Новый председатель Омского областного суда 28 августа дал свою первую пресс-конференцию. «КВ» предоставляют самые интересные ответы Владимира Алексеевича на вопросы журналистов.
— Как вы считаете, судебная власть сегодня действительно независима от других ветвей власти?
— Рассказы о том, что в советские времена была большая зависимость судов от других ветвей власти, неправда. Я, по крайней мере, не сталкивался с таким давлением, от которого не мог в силу своих убеждений уйти. Принимай правильное решение, и ничего тебе за это не будет. Сейчас, с моей точки зрения, я говорю это искренне, созданы все предпосылки для того, чтобы судья был независим. Главное, что он независим материально. И я не чувствую, кто кто-то может надавить на судью. Нет механизма. Есть только субъективный фактор. Сейчас нам дают достаточно средств, чтобы мы не просили у мэра, главы администрации, губернатора. Но что-то еще просим.
Но, поверьте мне, губернатор лично не так много в чем-то заинтересован, что решают суды. Суд — открытая система, и выносить заведомо неправосудное решение любому человеку стыдно. Я не буду вас убеждать, что этого совсем нет, но слухи преувеличены на порядок. Механизм этих слухов сложный. И к этому подготовлено само общество, оно не может поверить, что что-то может решаться по справедливости. Любой человек, который попадает в сферу судопроизводства, пытается найти какие-то обходные пути, полагая, что именно этот путь ему поможет. Это далеко не так. На самом деле судья, профессионально подготовленный, позволяет себе высказать свое мнение всегда, в судебном решении или еще как-то.
— Три ветви власти у нас существуют, вроде бы как независимые друг от друга, но тем не менее насколько комфортные условия для работы в Омском регионе созданы для судебной власти?
— А что касается взаимоотношения с властями Омской области, то все определяют люди. Взаимоотношения такие, какими мы их строим. Я не могу сейчас прогнозировать, какие будут отношения у меня лично, у судебной системы с ними. Ну а так, говоря откровенно, я не вижу больших проблем.
— Ну, условия созданы для вашей работы?
— Созданы, безусловно. Что скрывать. Вы походите по мировым судам, которые были созданы в принципе региональными властями. Так изначально и предполагалось, что инфраструктуру мировых судей должен обеспечить субъект Федерации. Это безумное перераспределение нагрузки обусловлено законом о судопроизводстве, в результате которого такая неравномерная нагрузка на мировых судей и федеральных. Это же не по вине региональных властей, так решил законодатель. Я думаю, что все же часть состава будет выведена из-под юрисдикции мировых судей.
— В чем вы видите основную цель вашей работы?
— Я за судебную систему болею. Любое негативное высказывание я воспринимаю болезненно. Болезненно не потому, что критика не объективна, часто она бывает объективной, и от этого еще больней. Индикатор работы суда — это население. Сегодня 26% доверяют судебной системе, и если через шесть лет будут доверять 28% — это хорошо. Вот цель.
— Размер компенсации за моральный вред, как правило, судами сводится до минимального. Насколько это справедливо?
— Непростой вопрос. Все, что касается оценочных вещей, это очень сложно. Компенсировать моральный вред у нас стали недавно, мы к нему еще не привыкли. Но происходит это еще из-за того, что у нас население нищее. Это касается прежде всего уголовных дел. Когда за убийство моральный вред редко оценивается выше ста тысяч рублей. Конечно, мы можем взыскать и пятьсот тысяч, и миллион. Но понимаем, что с этих физических лиц ничего не получишь. Все это каким-то образом наслаивается на гражданско-правовые отношения. В гражданских делах на самом деле иногда есть возможность взыскивать большие суммы. Но люди сразу скажут, мол, как же так: за убийство взыскивают всего столько, а за какое-то оскорбление больше. Конечно, многие вещи нуждаются в корректировке. Сейчас, в роли председателя, я каким-то образом, займусь этим.
— За вашу судебную карьеру каких приговоров было больше обвинительных или оправдательных?
— Наша система построена таким образом, что упреки судов в малом количестве оправдательных приговоров не объективны. Это не западная система судопроизводства, где человек привлекается к уголовной ответственности и практически через несколько дней дело отправляется в суд, особенно по малозначительным преступлениям. Все отдано на откуп судам. У нас в суд дела поступают совсем в другом виде. Поэтому оправдательные приговоры в принципе редкие были. Я их вынес, может быть, пять в своей практике. Это достаточно много. В советское время судей, вынесших более двух оправдательных приговоров, практически не было.
У нас и сейчас такая система, что обвинение построено таким образом, что она не позволяет привлекать с риском. Следователь не может на свое усмотрение привлечь к уголовной ответственности, потому что за любой оправдательный приговор все лица, причастные к обвинению, наказываются. По крайней мере это такой отрицательный показатель. Что все заинтересованы, чтобы он был меньше. Следовательно, все сомнительное отсекается. На самом деле проблема не в том, что суды такие плохие и идут на поводу у обвинения. Это говорят люди, которые не знают уголовного судопроизводства.
— Можете вспомнить дело, по которому вы вынесли свой первый оправдательный приговор?
— Да. Поссорились сын с отцом. Отец судим неоднократно, настоящий рецидивист. По пьянке отец выгнал сына. Сын обратился к дружинникам. Вместе с ними пришли к двери дома. Сын стучит. Отец спросил: «Кто?» Сын ответил: «Я». Отец не открыл дверь. Сын не предупредил, что он пришел с дружинниками. Дружинники выломали дверь, кинулись на рецидивиста. Он, естественно, отбивается как может, пару раз кого-то ударил. Его привлекли за сопротивление сотрудникам милиции, дружинникам. Я вынес оправдательный приговор. Тогда это дело приобрело политическую окраску, прокурор района активно выступал за мое наказание. Обошлось, областной суд оставил без изменений.
— Сегодня преступник имеет больше прав, чем потерпевший. Как вы к этому относитесь?
— Мы вступили в Совет Европы, не имея для этого объективно экономических обоснований. Гражданский кодекс принимался абсолютно правильно. Потому что изменилась страна. А вот Уголовный кодекс зачем менялся — непонятно. Ведь если меняются экономические отношения, то должны меняться и законы, которые их регулируют. А убийства совершают и при капитализме, и при социализме. Изменили уголовное законодательство, но на фоне борьбы за права человека забыли, что есть и вторая сторона — потерпевшая.
— Как вы относитесь к отмене смертной казни?
— Отмена смертной казни позволительна в тех государствах, где преступность не носит такого характера, как у нас, где убийства — из ряда вон выходящий случай. Превенция, то есть профилактика преступлений, в отношении смертной казни не действует. У нас 95% убийств ситуативны, когда человек вообще ни о чем не думает. Это общая распущенность, падение нравов. Но сторонники смертной казни забывают о другом. Вот что такое для родственников осознавать то, что их ребенок мертв, а убийца продолжает жить.
В советские годы расстреливали в год двух, максимум трех человек. Я думаю, что если бы сейчас расстреливали пять человек, это было бы хорошо. Плохо, конечно, но хорошо сточки зрения справедливости. Такие дела не просто проходили, при любом сомнении смертная казнь не применялась. Да, были судебные ошибки. Но единственный способ избежать ошибок — это вообще никого не признавать виновным. Понравилось бы вам жить в такой стране?
— Каково ваше отношение к судам присяжных?
— Я не сторонник судов присяжных. А говорить, что это более справедливый суд, нельзя. Я всегда привожу два примера: Вера ЗАСУЛИЧ, стрелявшая в человека, который только выполнял свои обязанности, и оправданная. И Катюша МАСЛОВА у ТОЛСТОГО, которая ничего не сделала, но была осуждена. Суд присяжных очень зависим от общественности и от того, кто сидит на скамье подсудимых. Он выгоден состоятельным людям, которые могут нанять очень хороших адвокатов. Потому что убедить непрофессионала легче. Им просто вещают. Они знакомятся с делом со слуха, не знакомясь предварительно с материалами расследования.