Андрей ХАБАРОВ, адвокат: "Потому судья с адвокатом чай и не пьет, он пьет чай с прокурором"

Мы продолжаем знакомить своих читателей с основными фигурами омского юридического сообщества. На этот раз профессиональными секретами с судебным репортером «КВ» поделился адвокат Андрей ХАБАРОВ.

Первое, что бросилось мне в глаза, когда я познакомилась с Андреем ХАБАРОВЫМ, это его безупречный внешний вид. Его образ продуман до мелочей, причем все детали не просто гармонично сочетаются друг с другом они интересны каждая в отдельности. Наверное, именно такой образ и называют стильным. Я часто бываю на различных деловых мероприятиях, в судебных заседаниях не часто омские бизнесмены, адвокаты, судьи или чиновники — в основной своей массе люди состоятельные — обращают внимание на то, как они выглядят. Максимум, можно встретить правильную, но довольно скучную классику. Но, как говорится, стильный человек — стильный во всем. Подстать хозяину и его кабинет. Уютная атмосфера, шоколадно-коричневые, черные, серебристые тона. Из окна во всю стену — панорама города. Напротив во весь рост вид небоскребов Нью-Йорка, а на их фоне вдоль всей стены идет на английском языке текст из песни Фрэнка Синатры «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Такое ощущение, что каждая деталь обстановки подбиралась очень тщательно, заботливо, со смыслом. Привлек мое внимание и небольшой стеллаж с книгами. Не удержалась, пролистала парочку — «Перекрестный допрос», «Налоговые схемы, за которые посадили ХОДОРКОВСКОГО».

— Андрей Евгеньевич, откройте секрет вашего вкуса?
— Это все заслуга моей жены Натальи — мой образ, стиль, внешний вид, офис. Я ей полностью доверяю в этом плане. На протяжении 16 лет нашей с ней совместной жизни я каждый раз утром спрашиваю у нее: Наташа, в чем я сегодня пойду на работу? И я уверен, что бы она мне ни предложила, все будет на высшем уровне, я даже не сомневаюсь, что мне это понравится.

— Жена у вас стилист или дизайнер?
— Нет, у нее природное чувство вкуса. Мне с ней очень повезло. У меня тяжелая, нервная, напряженная работа, и если бы не ее понимание, поддержка, забота, я бы вряд ли добился всего того, что у меня сегодня есть. Семья для меня очень важна — каждую свободную от работы минуту стараюсь проводить с ней. Например, вместе ездим на море, где целых 5 недель с утра и до вечера я могу общаться с детьми, играть с ними. Дома я ведь их практически не вижу: ухожу на работу — они еще спят, а прихожу — уже спят. Полноценное воспитание детям, конечно же, дает жена, а я, насколько могу, стараюсь воспитывать их личным примером.

— Как так получилось, что вы выбрали себе профессию юриста?
— Не знаю, среди родственников юристов у меня нет — родители инженеры. Скажем так, с детства мне нравилось открывать неведомое, раскрывать тайны прошлого. Таким образом, у меня было два пути: либо стать археологом, либо сыщиком. Еще в седьмом классе ко мне в руки каким-то образом попала книга немецкого профессора Юргена ТОРВАЛЬДА «Сто лет криминалистике». Я ей зачитывался. Эта книга, наверное, и помогла мне окончательноопределиться с будущей профессией. А Омскую высшую школу милиции я выбрал потому, что она в то время являлась лучшей в СССР, со мной учились ребята со всего Союза. Соответственно, и конкурс при поступлении был невероятный, но это, наоборот, только еще больше подстегивало меня.

— После окончания вуза, насколько мне известно, вы работали в уголовном розыске, чем пригодился вам этот опыт?
— Действительно, я проходил службу оперуполномоченным уголовного розыска в Первомайском РОВД г. Омска. О советской милиции у меня остались только положительные впечатления. Ни минуты не жалею о том, что выбрал себе именно такой путь. Я пришел молодым лейтенантом. Помню, однажды, во время дежурства в оперативно-следственной группе мною на улице был задержан сын одного из крупных чиновников омского облисполкома. Молодой человек был в состоянии сильного алкогольного опьянения, устроил драку и т. п. Привезли его в дежурную часть, посадили в клетку, а утром должны были везти в суд для избрания меры административного наказания. Однако утром меня вызвали к начальнику РОВД. В его кабинете сидели, как я потом узнал, люди из из облисполкома. Начальник велел мне рассказать, что натворил задержанный. Потом обратился к гостям: «Слышали? Я не могу вам ничем помочь, в суд его!». Я представляю, чем бы закончилась для молодого лейтенанта данная ситуация в нынешнее время... В милиции я приобрел огромный практический опыт, детальное знание оперативной, агентурной, следственной работы — все это сейчас дает мне массу преимуществ в адвокатской практике. Например, мне легче опровергать доказательства, которые были получены оперативным путем. Я знаю, как мыслит сторона обвинения.

— Вы специально задавались целью изучить профессию юриста с разных сторон?
— Нет, так сложилось само собой. В самом смелом сне мне не могло присниться, что я пойду работать в адвокатуру. В 90-е годы в стране была очень тяжелая экономическая ситуация. В милиции зарплату не выплачивали по несколько месяцев. Было просто ужасно. Естественно, я думал о том, как содержать свою семью, потому и пошел в адвокатуру — там была возможность зарабатывать, основываясь на результате своего труда. А на государевой службе, кроме как на оклад, не на что больше было рассчитывать. Я ведь только и умею ловить, учить, как ловить, сажать и высаживать.

— Вы говорили, что участвовали в разработке федеральных законов...
— Первый такой опыт был у меня в 1998 году. Остались неизгладимые впечатления. В одном из комитетов при Госдуме РФ мы работали над проектом ФЗ «О контроле за распространением эротической и порнографической продукции на территории РФ». В то время я был известен в нашей стране как единственный разработчик методики раскрытия и расследования этого вида преступлений, потому меня и пригласили. Помню, корпели несколько недель подряд над текстом проекта, напряженно спорили. Затем руководитель нашей группы, депутат Госдумы РФ, который являлся известным профессиональным пианистом, собрал нас, чтобы оценить результаты. Так вот, он слушал нас около часа — про юридические нюансы да про тонкости, а потом говорит: «Ребята, я ничего уже не соображаю. Давайте, я вам лучше сыграю!». А у него в кабинете стояло фортепиано — садится и играет нам часа полтора Шопена. Пристали тут, понимаешь, к человеку со своими законами, нюансами.. ему бы Шопена поиграть! Потом, когда наш проект вернулся к нам после длительной процедуры всяческих обсуждений, мы его просто не узнали — конструкция, структура, внутреннее содержание были полностью нарушены. Это уже был мертвый закон. Поэтому теперь, когда мне говорят, что тот или иной ФЗ не работает, что в нем есть такие-то огрехи, я прекрасно представляю, откуда все это. Это вовсе не потому, что его разрабатывали плохие специалисты. Просто пока закон дошел до своего принятия, с ним успели еще поработать пианисты. Так же принимался и действующий сейчас Уголовно-процессуальный кодекс РФ.

— Расскажите подробнее об этом..
— Он вступил в действие 1 июля 2002 года — тогда на него возлагались очень большие надежды. Новый УПК воспринимался как революционный. Надеялись, что он сдвинет существующую в России систему правосудия в сторону мирового принципа — лучше пусть будет оправдано 10 виновных, чем осужден один невиновный. В нашей стране есть основания говорить о существовании другого принципа: «лучше пусть будет осуждено 10 невиновных, чем оправдан один виновный. Прежде всего УПК РФ провозгласил принцип состязательности процессуальных сторон, однако полностью достичь его на практике так и не удалось. Сегодня права защиты, безусловно, стали более существенными, но они далеко не равны реальным возможностям и правам стороны обвинения. А без этого крайне сложно достичь объективного и справедливого решения суда.

— В чем конкретно выражается это неравенство сторон?
— Например, в УПК РФ указано, что защита может собирать доказательства и предоставлять их в суд: истребовать справки, запрашивать информацию у должностных лиц организаций, приводить в суд свидетелей, привлекать специалистов, получать объяснения от лиц, но только с их добровольного согласия. Практически это все, что позволено делать защите, но и это не всегда возможно реализовать в жизни. Например, если гражданин не захочет добровольно явиться по вызову защиты в суд для дачи показаний, то адвокат не сможет даже ходатайствовать перед судом о его принудительной доставке, а вот у стороны обвинения есть такое право. Такое отношение в российском обществе к адвокатуре уходит корнями в его историю. Как самостоятельный институт гражданского общества, институт присяжных поверенных или адвокатов ведь появился в России не так давно, всего лишь в 1864 году. То есть у нас исторически нет традиций, связанных с правами адвокатов, с их влиянием на сбор доказательств и т. п. Для сравнения, в США институту адвокатуры более 200 лет. Возьмем пример из последних, Госдума РФ практически единогласно (!) приняла изменения в уголовно-исполнительный закон, по которым адвоката лишили права при встрече с осужденным, содержащимся под стражей, использовать технические средства для фиксации их общения — компьютер, диктофон и т. п. Это мировой нонсенс! Совет Федерации РФ, слава богу, наложил вето на данные изменения в закон.

— А как, на ваш взгляд, должна осуществляться защита?
— Я сторонник и проповедник активной защиты. Когда адвокат не просто довольствуется теми материалами дела, которые соберет следователь, а проводит собственное адвокатское расследование. То есть, конечно, анализирует доказательства следователя, подвергает их критике, проверяет, а также собирает собственные доказательства, привлекает соотвествующих специалистов. Такая работа необходима по каждому делу, особенно если есть подозрения, что оно заказное и представляет собой провокацию. Я поставил себе цель создать сильную адвокатскую структуру, которая работала бы в нескольких регионах. У меня уже есть команда единомышленников-профессионалов в Омске, Москве, Челябинске, с которыми я периодически объединяюсь для работы по сложным уголовным делам.

— Каким делом, где вы выступали защитником, особенно гордитесь?
— Это было в Челябинске в 2007 году. Я защищал человека, который обвинялся в мошенничестве (ч. 4 ст. 159 УК РФ). Дело в его отношении было спровоцировано правоохранительными органами для того, чтобы вынудить его дать показания против вице-губернатора Челябинской области — якобы мой подзащитный передавал взятки последнему. Надо отметить, что из четырех вице-губернаторов Челябинской области, которые работали на тот момент, двое уже были осуждены, а один умер во время следствия. Получается, что, защищая моего доверителя, я фактически защищал и вице-губернатора, который по нашему уголовному делу проходил свидетелем. Расследованием дела занималась местная областная прокуратура, а всю оперативную работу выполняло местное УФСБ. После того как мой подзащитный отказался свидетельствовать против чиновника, его сразу же закрыли в СИЗО. Так вот мне удалось добиться того, чтобы моему подзащитному все-таки изменили меру пресечения на залог — в то время эта мера практически не применялась. Когда дело поступило в суд и по нему прошло уже три заседания, его неожиданно изъяли у одного судьи и передали для рассмотрения другому судье в этом же суде, что является вопиющим беззаконием. Как выяснилось, сотрудники УФСБ пришли к председателю суда и сказали, что у них есть оперативные данные о том, что якобы судье, к которому изначально поступило дело, дали взятку. Председатель плюнул на УПК РФ и передал дело другому судье, который был известен в Челябинске тем, что за 18 лет своего судейства не вынес ни одного оправдательного приговора. Коллеги говорили мне, что шансы у моего подзащитного нулевые — этот судья нарежет ему минимум десятку за здорово живешь. После того как обвинение представило свои доказательства, судья сказал, что ему все уже ясно, что он рассчитывает через неделю закончить разбирательство. Однако, когда защита начала вытаскивать свои козыри, рассмотрение дела растянулось еще на 9 месяцев. По моему ходатайству было проведено целые четыре судебные экспертизы. С помощью свидетелей мне удалось доказать, что у оперуполномоченного УФСБ был личный мотив, чтобы обвинить моего подзащитного в уголовном деянии. В итоге судья впервые в его практике вынес оправдательный приговор, причем он устоял и в судах последующих инстанций. Это был настоящий триумф защиты! Самое интересное, что в приговоре судья буквально написал: «Обвинительное заключение составлено следователем крайне нелогично и запутанно. Следователь запутал себя и пытался запутать всех остальных», он прямо указал на то, что многие аудиозаписи и другие доказательства УФСБ признает сфальсифицированными, а ряд свидетелей обвинения — сомнительными.

— На вас лично не пытались оказать давление, угрожать?
— В политических делах такого рода давление и угрозы — явление обыденное. Например, в квартире, которую я снимал в Челябинске, я обнаружил установленные подслушивающие устройства — один жучок был на кухне за мойкой, а второй в зале под ковром. Меня насторожило, что УФСБ точно знало, каких свидетелей со стороны защиты я собираюсь пригласить в суд для дачи показаний — к каждому свидетелю буквально накануне приехали домой оперативники и провели профилактическую беседу. Фамилии этих свидетелей звучали только у меня в квартире. А еще забавный эпизод: эфэсбэшники подослали ко мне своего агента под видом журналистки. Позвонила мне девушка якобы из такого-то издания и напросилась на интервью. А данный судебный процесс действительно освещался прессой. Журналистка, как только приехала ко мне на встречу, первым делом показала свое служебное удостоверение, что меня сразу же напрягло, потому что ни один из журналистов, с кем я общался ранее, такого никогда не делал, пока его специально об этом не попросишь. Второй момент, который меня насторожил: девушка настойчиво пыталась выспросить меня о том, как я планирую дальше осуществлять защиту. Пришлось вежливо отделаться от нее общими фразами. После «интервью» я позвонил в издание, от которого она приходила, и выяснил, что такого журналиста у них нет. Сразу же стало понятно, откуда был этот казачок. Такое вот киношное дело, о нем в Челябинске до сих пор ходят легенды.

— Никогда у вас не было мысли еще и в судействе себя попробовать?
— Никогда, потому что это тяжелейший, неблагодарный труд. Судьи — это самые незащищенные люди. Они выполняют огромную и важнейшую для общества и государства работу, которая совершенно неадекватно оплачивается. Судьи испытывают на себе тяжелейшие психологические перегрузки, они условно свободны в своих решениях и выборе. На мой взгляд, именно уголовная адвокатура в лице ее лучших представителей входит в элиту юридического сообщества. Потому что российские адвокаты работают в условиях, которые в принципе не предполагают возможности достижения положительного результата по уголовному делу. И то, что, несмотря ни на что, результаты все-таки достигаются, это просто чудо. То есть адвокат — это человек, который в одиночку противостоит огромной государственной машине правоприменения, системе, в которую входят оперативные и следственные службы, прокуратура, а порой, к сожалению, суд. Потому судья с адвокатом чай и не пьет, он пьет чай с прокурором. В моем первом процессе судья так и обращалась к прокурору — «дорогой товарищ прокурор», а ко мне — «господин адвокат». Потому прокурор может позволить себе встать в процессе и сказать: «А я считаю, что оснований нет» или «Я считаю, что обвинение доказано, прошу дать столько-то лет». И этим только ограничиться, не утруждая себя дополнительной аргументацией. Адвокат же вынужден пахать сутками для достижения результата.

Почему вы считаете, что судьи не свободны в своих решениях?
Независимость судьи предполагает, что он зависит только от закона, только им руководствуется, принимая решения. Но это лишь в теории. А на практике судьи руководствуются только позицией вышестоящего суда. Было бы понятно, если бы судьи ориентировались на постановления Пленума Верховного суда РФ — так оно в законе и прописано. Однако труд судьи сегодня оценивается по количеству решений за год, устоявших в кассационном суде, а также по количеству отмененных решений. Если процент засиленных решений ниже 80, то работа судьи считается неудовлетворительной — вплоть до того, что его вызывают на квалификационную коллегию и ставят вопрос о его профнепригодности. В связи с перечисленным судья при вынесении решения прежде всего исходит из того, устоит ли оно в кассации, а потом уже из верховенства права и собственных убеждений о правильности разрешения спора. Например, в 2005 году в кассацию поступили оправдательные приговоры в отношении 8 лиц и все они же были отменены — то есть 100%. А если взять обвинительные приговоры за тот же период, то их отменено было в кассации всего 10%. Примерно такая же пропорция повторяется в нашей области из года в год. О чем это говорит?

— И о чем же?
— Это приводит к тому, что у районного судьи формируется определенная позиция — он знает, что степень вероятности отмены оправдательного приговора в 10 раз выше, чем обвинительного, потому в спорном уголовном деле в дилемме между оправданием или обвинением скорее всего выберет последнее исходя из того, чтобы не испортить себе годовые показатели своей работы. Следствие открыто пользуется такой ситуацией, для него главное — суметь передать дело в суд, а там судья уже возложит на свои плечи бремя доказывания виновности подсудимого — вот главнейшая проблема правоприменения в России. То есть шансов уйти из суда с оправданием нет практически никаких, потому я всегда стараюсь прекратить уголовное дело еще на стадии его возбуждения. Как следует из обзора практики Верховного суда РФ, ежегодно федеральными судами выносится оправдательных приговоров от 0,4 до 0,8%, а судом присяжных оправдательных вердиктов — 15-20%. Следователи и прокуроры ведь одни и те же участвуют и там, и там, тогда почему такая разница в результате? Да потому, что присяжных нужно убеждать, доказывать им свою позицию, а судья и сам все сделает за сторону обвинения, сам выстроит нужную аргументацию из всей кучи материалов дела, которую следствие и прокуратура набросали в уголовное дело. Если бы суд занимал принципиальную позицию и возвращал бы сырые и безграмотные дела прокурорам, выносил бы по ним оправдательные приговоры, не вдаваясь в государственные и политические соображения, то тогда бы следователи очень быстро стали расследовать дела, как того требует закон, и десять раз бы все перепроверяли, прежде чем направлять их в суд. Еще немного статистики. Верховный суд РФ отменяет из всех обвинительных вердиктов присяжных 15-17%, а из всех оправдательных — 50-60%. То есть по логике Верховного суда РФ, для того чтобы обвинить человека, присяжным достаточно их уровня знаний и жизненного опыта, а вот для того, чтобы оправдать его — уже нет, здесь требуется профессиональный судья. Ну разве это не позиция суда высшей инстанции по отношению к оправдательным приговорам? Вот так и формируется мнение рядовых судей.

— Спасибо, за интересную беседу, Андрей Евгеньевич, удачи вам!