Марат АДЫРБАЕВ, главный врач Омской областной детской клинической больницы: «Я не люблю, когда дети плачут: значит, плохо ребенку, значит, болеет».

В ближайшее время еще одна разработка Омской областной детской клинической больницы должна получить патент. Таких патентов уже несколько. Омские наработки востребованы в российском здравоохранении, а наша клиника на хорошем счету в федеральном министерстве. 27 лет ОДКБ возглавляет заслуженный врач РФ Марат АДЫРБАЕВ. Корреспондент «КВ» Лев АБАЛКИН встретился с Маратом Шакеновичем и задал ему ряд вопросов.

— Марат Шакенович, вы возглавляете областную детскую клиническую больницу с 1984 года. Можете сравнить ее тогдашнее состояние с сегодняшним?
— Когда я пришел, в поликлинике принимали пациентов шесть врачей, теперь их 26. Или вот другой критерий: тогда на всю больницу было шесть телефонных аппаратов, сейчас их за 80. Оборудования практически не было. Например, у нас был единственный фиброгастроскоп, и тот на издыхании. Стационар был на 300 коек, сегодня — на 505. Сейчас у нас 14 отделений, в том числе 9 со специализированными центрами. Есть уникальные отделения – например, для лечения детей с детским церебральным параличом, с эпилепсией. Есть даже специальная аппаратура, которая позволяет наблюдать ребенка круглосуточно, определять характер приступов и четко подбирать индивидуальное лечение. Есть даже, как мы называем, «костюмы космонавтов», аэрокомбинезоны — для детей, которые не ходят и не могут себя обслуживать.
— Раньше это вообще не лечили?
— Да что вы! Или вот другой пример: когда у новорожденного обнаруживается диафрагмальная грыжа, его немедленно госпитализируют в наш центр хирургии новорожденных, где оказывается необходимая медицинская помощь, раньше это был бы однозначно летальный исход. Еще есть большая проблема у детей — атрезия пищевода, это врожденный порок, когда конец пищевода не сообщается с желудком. Раньше такие дети обычно погибали.
— Сколько таких диагнозов?
— Около двадцати в год, и сейчас большинство детей имеет положительную динамику. Помню, мальчика оперировали — неделю как родился, была врожденная патология, и удалили очень большой процент тонкого кишечника. Ребенок поправился и через много лет, сразу же после регистрации своего бракосочетания, прямо в костюме вместе с невестой в свадебном платье приехал к нам в больницу, вручил букет цветов доктору, который его оперировал двадцать с лишним лет назад.
— Сам-то он вряд ли это помнил. Родители, наверное, рассказали?
— Конечно. Я 27 лет здесь работаю, и нередко дети, которые оперировались здесь, приходят уже со своими ребятишками.
— Как к вам попадают?
— 72 % детей у нас лечится из сельских районов. Дети направляются участковыми врачами и специалистами из различных лечебных учреждений, в консультативную поликлинику могут записаться сами. Есть выездная хирургическая бригада, которая выезжает и оперирует в сельских районах. Есть бригады специалистов, которые планово на селе детей осматривают. В год у нас бывает за 230 выездов. Кроме того, больше 120 выездов экстренных.
— У вас и скорая помощь своя?
— Мы ее называем санитарной авиацией. У нас есть специальный транспорт – реанимобиль.
— Машина? А почему тогда авиация?
— Потому что нередко и на самолетах, и на вертолетах приходится добираться. В Усть-Ишим, например, на автомобиле быстро не доберешься. Один реанимобиль у нас по Омску, второй выезжает только в сельские районы. Наш центр хирургии новорожденных один из лучших в стране. Об этом говорят показатели смертности новорожденных, которые в Омской областина уровне общероссийских.
— Этот показатель характеризует работу именно вашей больницы?
— Конечно. Мы являемся и организационно-методическим, и научно-практическим центром в нашем регионе.
— Как устроено детское здравоохранение?
— В министерстве здравоохранения есть отдел охраны материнства и детства, в городском департаменте есть такой же отдел. Далее головным учреждением является наша областная детская клиническая больница. Здесь располагаются три кафедры медакадемии – педиатрии, детской хирургии и повышения квалификации педиатров. Плюс два медицинских колледжа на нашей базе – областной и республиканский.
— Что значит на вашей базе?
— Они здесь обучение проходят прямо у постели больного — теорию и практику. Как и студенты вуза.
— Ваша больница по России какое место занимает?
— Неоднократно мы назывались первыми.
— По каким критериям?
— Около 30 критериев: выполнение плана койко-дней, современные технологии…
— Что такое план койко-дней?
— Мы в соответствии с Программой государственных гарантий должны оказать медицинскую помощь определенному количеству пациентов.
— Сколько по прошлому году?
— Более 10 тысяч. Положено провести не менее определенного количества операций — какой исход, какая летальность. Указывается средний койко-день.
— Какой у вас средний?
— Одиннадцать дней.
— Он уменьшается?
— Да, но не в ущерб качеству.
— Насколько я слышал, есть понятие количества оплачиваемых из федерального бюджета сложных операций. Квоты какие-то…
— Квоты, которые нам даются по высоким технологиям, мы полностью осваиваем.
— Какие квоты?
— По абдоминальной хирургии, травматологии-ортопедии и детской урологии-андрологии. Выделяются средства на приобретение медикаментов, расходных материалов, заработную плату. По данному разделу работы существует строгая отчетность. Мы имеем лицензию на 84 вида деятельности
— Сколько человек у вас работает?
— Всего вместе с прочим персоналом в больнице работают 750 человек.
— Про медицину говорят, что все медработники работают на двух-трех ставках, чтобы хоть что-то получать.
— Да, у медицинских работников должна быть достойной заработная плата.
— Слышал, что ваши специалисты недавно получили три патента на криоаппаратуру и сейчас ждут четвертый.
— Нами разработана и внедрена в практику комплексная программа лечения рубцовых стенозов пищевода у детей с применением криовоздействия с использованием в качестве хладагента медицинской закиси азота.
— До того такой стеноз не лечился?
— Он лечился только бужированием (введением в пищевод бужей). То есть пищевод, если грубо говорить, механически расширялся, что было чревато опасностью его перфорации и могло закончиться смертью. Во-вторых, нередко шел рецидив – восстановление рубца. Есть разные направления лечения – москвичи, например, рубец выжигают. Мы решили вымораживать. Результаты положительные.
— Сколько человек пролечено таким образом?
— С 2004 года 55 человек. Но каждый метод не панацея, двоих нам пришлось оперировать обычным способом, а 53 мы этим способом вылечили. Раньше мы большинство из них отправляли бы на бужирование – это месяцы, годы сложных процедур с опасностью перфорирования. Была у нас в Омске в апреле Всероссийская конференция детских хирургов по патологии пищевода у детей, мы делали доклад о нашей методике, еюзаинтересовались из Ярославля и Ульяновска. Правда, в какой-то мере мы срубили сук, на котором сидели: у нас хирургам теперь при этом диагнозе некого оперировать.
— Слышал, что по ожогам пищевода у вас тоже разработана уникальная методика?
— За нее наша больница получила национальную премию «Призвание», или другое ее название — «Золотые руки врача». Методика на удивление проста. Дети нередко выпивают уксус или щелочь. Первым делом при таком ожоге промывают желудок, но до нас почему-то никто не догадывался промывать и пищевод. Результат оказался поразительным: количество осложнений сократилось в разы. Интересно, что сразу после получения награды, а сюжет об этом прошел на Центральном телевидении, мне позвонил губернатор одного региона, у которого сын выпил уксусную эссенцию. Наша бригада самолетом вылетела в этот город, забрали ребенка и успешно пролечили. Он даже не поверил, что такими простыми методами его полностью вылечили, вывез сына в Германию, но и там сказали, что лечение прошло правильно.
— За рубежом аналогичная методика встречается?
— По литературе пока не обнаружили. Да, у них и значительно меньше интервенций с приемом такого рода жидкостей. Я как-то западным коллегам задавал об этом вопрос, они даже не сразу поняли, о чем я спрашиваю.
— У них дети не пьют уксус…
— Но, как это ни удивительно, у них дети до сих пор пьют каустическую соду. У нас такие случаи были только в 50-х, 60- х годах.
— Вас что-то удивило в зарубежных клиниках?
— Был в Англии и Дании. Правда, лет десять назад. Меня тогда, конечно, их оборудование поразило. Операционные с ламинарными потоками воздуха: у них можно войти в верхней одеждей прямо в реанимацию. Удивило еще то, что в детском стационаре – в разных палатах, но в одном помещении — находились дети в одной — с заболеваниями туберкулеза, в другой — хирургические, в третьей — по педиатрии, в четвертой — инфицированные. Это говорит о продуманном режиме кондиционирования. У них, кстати, и пища подавалась непосредственно в палаты. Дети если гуляют, у них браслеты на руках, выйдут куда-то не туда — сразу сигнализация.
— В чем принципиальная разница между советской медициной и российской?
— Недавно читал по этому поводу публикацию, где говорилось, что раньше это называлось медицинской помощью, а сейчас медицинской услугой. Вот, наверное, кардинальное отличие.
— А в чем разница с зарубежным?
— Сейчас наша клиника мало чем отличается от зарубежных по оснащению. Но там они так насыщены этой аппаратурой, что мышление докторское страдает. То есть он сам уже и не думает: получил данные и давай по схеме. Почему есть такая фраза — у постели больного: ведь надо осмотреть этого больного. Почему наши доктора, педиатры ценятся в Германии, Штатах – у нас сам алгоритм подготовки студентов очень качественный. Там, за бугром, после окончания вуза идет длительная стажировка – и специалист формируется как доктор только лет через десять. У нас раньше. Почему на нашей базе существуют кафедры медакадемии: студенты видят реальных больных и сопровождают их до выздоровления.
— Но вы же сами говорили о стандартах. Разве это плохо: при таком наборе симптомов – такое лечение, а при этаком – вот такое. Мы сами движемся к этой западной системе, где врачи работают по четким алгоритмам. Может, это и хорощо?
— Мне как-то рассказывал академик ЧУЧАЛИН историю, когда он стажировался в США и дежурил ночью, больному стало плохо, и он назначил какой-то препарат. А ему утром выговор: что написано у тебя в стандарте, а ты что выдал? Для молодого доктора это, может, и хорошо. Когда он не уверен в себе. Но в работе хирурга, когда ты вскрыл брюшную полость, то должен на месте думать о дальнейших действиях, потому что во время операции могут быть любые осложнения. Я сам в свое время работал анестезиологом в Муромцевской больнице, и помню, ночью сразу трое больных поступили с ножевыми ранениями сердца, легкого и брюшной полости. И всех срочно надо было прооперировать. Остановить кровотечение. Маленькая лампочка над головой, скальпель, зажимы, в качестве ассистента хирургу помогает его жена – врач-гинеколог, я – анестезиолог, и некогда уже обращаться в справочникам. Какой тут стандарт – делать все надо было быстро.
— Выжили?
— Выжили. Неотложные и неожиданные ситуации всегда могут случиться. Однажды мы были на конференции, которую академик ЧАЗОВ проводил в Новосибирске. И передо мной человек захрипел и начал сползать с кресла. Оказался эпилептиком. Я челюсть его выдвинул, язык освободил, чтобы он дышал. А там вокруг и не все знали, что при приступе надо выдвинуть челюсть, чтобы не была асфиксии — голову наклонить налево или направо.

— Когда будет сдан после капитального ремонта корпус патологии новорожденных?
— Рассчитываем примерно через месяц.
— Что это за история с претензиями строительного управления № 4?
— Прежде всего напомню, что на конкурс по выбору генподрядчика для капитального ремонта этого корпуса мы повлиять не могли, так как конкурсная комиссия состоит из работников минздрава, там же и заседала. Нам сообщили, что выиграла такая-то фирма, с которой мы были обязаны заключить договор. Заключили. Однако в итоге оказалось, что СУ-4 сработало с браком. Причем объем этого брака зашкаливал все мыслимые пределы. Мы вынуждены были свыше выполнена тысячи квадратов плитки со стен убирать – она просто упала, так как работа былас грубейшими нарушениями.
— У вас есть соответствующие документы?
— Конечно. Есть заключение Омской лаборатории судебной экспертизы минюста о качестве выполнения ремонтно-строительных работ. Минздрав был вынужден выбирать другого подрядчика. И тоже без нашего участия. Руководитель СУ-4 пытался с нами судиться: дескать, им недоплатили. Но в трех инстанциях арбитражного суда проиграл. И теперь по тем же самым основаниям, в которых ему арбитраж отказал, пытается воздействовать на нас другим путем.
— По первой медицинской профессии вы стоматолог. Переквалифицировались?
— Еще в студенческие годы решил стать анестезиологом. Даже когда распределялись, специально выбрал Муромцево, потому что именно там требовался анестезиолог. Выбирал каждый свободный час, чтобы ассистировать хирургу, даже сбегал на операции. Кстати, чем мне нравилось работать на селе: идешь с работы или на работу, все с тобой здороваются, а в большом городе ты как личность совершенно незаметен — так говорили муромчане, чтобы я не уезжал в Омск. Я работал в областной больнице взрослой, курировал там отделение гнойной реанимации — тогда в областной детской не было хирургии и дети проходили через меня. Помню ребенка одного из Седельниковского района, у которого практически уже не было легкого — распалось из-за гнойной паталогии, но когда его удалось выходить, я такой радостный ходил, что мы ребенка вытащили с того света. Когда мы выпускаем из больницы здорового ребенка, он учится, растет, потом сам рожает детей, это для меня высший пилотаж, радость и успех.
— Как семья на вашу работу реагирует?
— Мне звонят днем и ночью. Всегда помогаю, кто бы ни был. Я и людей так готовлю: кто бы к вам ни пришел, надо помочь. Когда болеет взрослый – это беда, болеет ребенок – трагедия. Звонят родители, бедные бабушки и дедушки чуть ли не на коленях стоят: «Спасите!». Как-то я поехал в далекую деревню за сто километров, зашел в магазин, а там маленький мальчик дергает отца за руку: «Папа! Папа! Это главный врач у нас делал обход». Два случая у меня было: приходили мамы и говорили, что их ребенок категорически отказывается выписываться. Значит, детям у нас хорошо, значит, мы создали условия. Когда ребенок плачет, мне на душе неспокойно. Я не люблю, когда дети плачут: значит, плохо ребенку, значит, болеет. Помню, когда еще мы не занимались вплотную ожогами пищевода. Ребенок лежит оперированный, которому сделали пластику. Он такой тяжеленький, плачет все время. А однажды прихожу в реанимацию, помните, как Леонид ЯРМОЛЬНИК в молодости разных животных изображал — цыпленка-табака и других, смотрю, мальчонка этот сидит, как гордый орел, головой водит и не плачет. Я и говорю: «О, дружочек, так ты пошел не поправку!». Потом уже и в отделении он был вполне бодрым. И мне так приятно было, что мы ему помогли. Мало что может сравниться с этим чувством.