В «Студии» Любови ЕРМОЛАЕВОЙ ставит «Маленькие трагедии» ПУШКИНА внук основательницы театра, петербургский режиссер Максим ДИДЕНКО. В перерыве между репетициями он побеседовал с корреспондентом «КВ» Ириной БОРОДЯНСКОЙ.
— Максим, когда вы поняли, что в театре ваше место – не в зрительном зале?
— Все детство я провел в театре. Первый раз вышел на сцену клуба сельхозинститута в образе Нового года в 1984 году. Мне было тогда четыре года. С тех пор я время от времени выступал. В детском саду играл ежика и черепаху, а у бабушки в театре — разных детей.
— С бабушкой вы много времени проводили? Какую роль она в вашей жизни сыграла?
— Как говорится, в главных ролях – бабушка. Не сказать, что мы очень много времени проводили вдвоем. Она была очень занята, потому что всю свою жизнь отдала театру. Так что если мы были вместе, то так или иначе это было связано с ее театральной деятельностью. Я или где-то за кулисами болтался, или сидел рядом с ней в зале, или репетировал. Иногда мы все вместе выезжали в Чернолучье. Мне казалось, что это такая сказочная страна! Там мы купили дом на три семьи с ЖУЛЕЯМИ и БИЧИКОВЫМИ. Это была наша команда. Через этот дом прошло очень много поколений бабушкиных учеников, в нем вырос и я.
— Этот дом остался? Бываете там?
— Да, дом стоит. Я давно там не был. Все выросли, дом постарел. Это как у ТАРКОВСКОГО в «Зеркале»: приехал посмотреть на дом, а он уже совсем другой.
— Вы часто испытываете чувство, что все уже не то?
— Вот я вчера приехал в Омск и столкнулся с этим чувством. Мне показалось, что город как-то жутко обветшал, что за ним плохо ухаживают. Очень грязно, и это сильно печалит, конечно. Я хожу по району, в котором я вырос, и вижу, что дома косятся, их не реставрируют, дороги плохие. Я таких дорог не встречал, может быть, нигде в России, а я был хоть и не везде, но не только в Санкт-Петербурге и Москве. Еще в Новосибирске, Екатеринбурге, Сочи, Твери, Рязани, Перми, Красноярске. Там дороги однозначно лучше. А здесь – страшное дело, просто жесть!
-Вы с детства были настроены на поступление в театральный вуз?
— У меня был такой период, как раз в середине 90-х, когда я решил, что театральное дело – это профессия совершенно невыгодная, несовременная. Я поступил в 64-ю физико-математическую школу, год там отучился, потом пошел в какой-то экономический лицей... Года три я пытался быть другим человеком, делал вид, что я математический гений, экономист, программист, молодой бизнесмен.
— К окончанию школы перестали делать вид?
— Да, после школы я поступил в наш местный Институт культуры.
— А почему сразу не поехали поступать в Питер или Москву?
— Постеснялся. Еще я занимался у своего дяди Юрия Юрьевича ШУШКОВСКОГО в театре «Группа характеров» и очень дорожил этим первое время.
— Но ОмГУ вы ведь так и не окончили?
— Уехал. Надоело, не понравилось. Уровень образования показался мне недостаточно подходящим, и я помчался в Петербург. Но в ту пору, когда я еще был в Омске, у меня была очень интенсивная творческая жизнь. Сначала учился у Юрьича (дяди), потом вместе с Олей КРАСКОВОЙ мы сделали театр, в котором поставили спектакль по КОРТАСАРУ про хронопов и надеек. Я занимался одновременно в нескольких танцевальных коллективах. Танцевал в студии СУПРУНЕНКО, в «Антре», занимался народными танцами, акробатикой, классическим балетом. В Омске я учился на режиссера и даже помогал бабушке ставить один спектакль. Правда, это было не в театре, а в сельхозинституте, с ее бывшими учениками — какими-то взрослыми женщинами. Спектакль не вышел, не знаю почему. Я решил, что мне нужно освободиться от династической обязанности стать режиссером. Подумал: «Буду актером». Уехал в Петербург и поступил на актерское отделение. Пришлось прожить еще десять лет, чтобы прийти к режиссуре.
— Расспросить обо всех ваших постановках и проектах недели не хватит – нужно что-то выбрать. Мне лично особенно интересна ваша совместная акция с группой «Последние танки в Париже».
— Как-то раз, будучи в Дрездене, я попал на концерт панк-группы. Мне очень понравилась эта экспрессия музыкальная и то, как они себя ведут. И мне захотелось сделать некое панк-кабаре. В Петербурге мы познакомились с лидером «П.Т.В.П.» Лехой НИКОНОВЫМ, развили эту идею и устроили акцию, которая длилась четыре дня. Эти дни были очень разными. Собралось огромное количество моих друзей, коллег и каких-то фриков бешеных. Это была пощечина общественному вкусу, что ли. Опыт оказался интересным. С его помощью я прощупывал, изучал границы взаимодействия публики и актера, прямого и агрессивного воздействия на восприятие людей. В рамках такого же акционизма я вместе со своими друзьями сделал проект «The Drystone». Он состоял из восьми панк-акций. В ту пору мне все это было интересно. В принципе я до сих пор благодарен этому периоду и считаю, что он был очень развивающим. Долго в протесте существовать нельзя, потому что это бессмысленно и в какой-то момент исчерпывает самое себя, но испытать — важно. Лично для меня было так. И знакомство с Лехой для меня тоже стало знаковым. Он на тот период был для меня учителем.
— Именно в этой области культуры?
— В жизни вообще.
— Давайте тогда еще раз вернемся в прошлое. Вы ведь ребенок 90-х...
— Да черт его знает... Никогда не думал о себе, как о ребенке 90-х. Это очень странно. Получилось, что я вырос в среде людей, которые значительно старше меня, и поэтому я не фанател ни от Prodigy, ни от Nirvana, ни от Depeche Mode. Все это прошло мимо меня. Когда я был молодым человеком, то слушал, грубо говоря, музыку 70-х, а не то, от чего балдели мои сверстники. Группу «Кино», допустим, я по-настоящему услышал только в 2008 году.
— И прониклись?
— Да! Проникся я именно в 2008-м, а до этого для меня «Кино» вообще не существовало.
— А с перестройкой у вас что-то связано?
— Перестройка – это период школы, какого-то полового созревания. Совершенно другие вещи интересовали, а политика – минимально. Конечно, какой-то трэш творился на улице, но он не особо меня касался. Возможно, это связано с тем, что я вырос в театре и театр стал для меня своего рода теплицей. Вокруг были какие-то параллельные реальности, воображаемые миры… Невозможно было участвовать в жизни страны еще и потому, что нужно было учиться: решать математические задачи, учить английский и так далее. У меня такое ощущение, что, когда учишься в школе, вообще не понимаешь, что происходит в мире. Может быть, люди, которые во дворе много гуляют, что-то понимают, но я на улице времени проводил очень мало, потому что делал уроки, а в итоге — совершенно выпал из какого-то жизненного контекста.
— Сколько вам было лет, когда вы переехали в Петербург?
— 20 лет. Это был радикальный шаг для меня, родители и бабушка поначалу были очень против.
— Мир перевернулся?
— Да, перевернулся. Петербург – это пространство, которое организовано совершенно иначе. Там идешь по улице, а вокруг все наполнено культурными кодами. Их хочется разгадывать бесконечно. Если читать мир как текст, то там текст – совершенно не такой, как здесь. Хотя здесь он тоже очень поэтический. Я люблю Омск за его степную атмосферу, природу, азийность. Но сейчас город весь загрязненный, запыленный, и, несмотря на всю мою любовь, мне очень тяжело на это смотреть.
— Вы сказали, что на все хотите пролить свет сознания. Но на сцене вы ведь работаете спонтанно, постоянно импровизируете. Как это сочетается?
— Не знаю, но как-то это происходит. Просто когда я начинаю что-то делать или чем-то интересоваться, то думаю об этом постоянно, наполняюсь этим, мне все время что-то приходит на ум. Для этого мне не нужно садиться за стол и размышлять в тишине. В этом смысле я скорее интуит.
— Вы можете понять ход мыслей так называемого обывателя?
— Я не думаю, что такой обыватель на самом деле существует. Мы все обыватели. Это слово происходит от слова «быть», а мы все есть. Всякий человек может погрузиться в пучину бессознательного, а может вынырнуть оттуда. Это вопрос диалога и совместных усилий.
— Вы уверены, что всякий?
— Да.
— Вы никогда не разочаровывались в людях?
— Просто я выбрал для себя, что если с кем-то мне не по пути, то я сразу это определяю и не трачу силы. Все ведь зависит не только от меня, но и от другого человека, среды. Мне нравится, когда диалог складывается в силу сразу всех обстоятельств.
— В судьбу вы верите?
— В каком-то виде – конечно. Но, так как ни будущего, ни прошлого не существует, судьба — это то, что происходит с нами сейчас. Предначертано нам не по горизонтали, а по вертикали. Этот вопрос можно понимать очень по-разному, в зависимости от отношения к пространственно-временному континууму.
— Но планы вы строите?
— Конечно, планирую, стараясь это делать вертикально. Учитывая, что все может в один момент закончиться, протягиваю некие волевые нити в некое будущее. Этого будущего, конечно, нет — я делаю это в настоящем.
— Сейчас от вас тянется много нитей?
— Целый букет.
— Расскажите о той его части, которая связана с вашим приездом в Омск, в театр вашей бабушки.
— Здесь мы делаем «Маленькие трагедии» ПУШКИНА. В этой работе мне очень нравится процесс взаимодействия с каноническим текстом. В общем, мы трудимся. У меня есть некое предощущение того, что должно получиться, но по сути я пока не знаю, что это будет. Мне нравится находить удовлетворяющее меня соответствие ситуации, материала, людей, процесса. Хочется, чтобы получилось что-то живое, что будет дальше жить. Недавно мы с одной театральной художницей поспорили: она говорит, что сейчас настало время концепций, а не линейного повествования, и я сказал, что моя концепция – это когда то, что я делаю, не обламывает меня, но при этом интересует публику. Мне кажется, это важно, потому что театр – это институт, который очень сильно завязан на обмене информацией с публикой. Если людям неинтересно, значит, фабрика не работает. А фабрика должна работать! В этом мире и так очень много недопонимания, очень много ненужного. Хоть это и тавтология, но нужно создавать нужное.
— Вы имеете в виду нужное не единицам?
— Ну да. А как иначе? А вот как это сделать – это некий трюк. Не знаю, насколько он удастся.
— Вы ведь все же не самыми стандартными вещами занимаетесь. Есть что-то массовое, что вам очень нравится? В кино, к примеру, ходите?
— Хожу, конечно. Мне кажется, вся эта история про хоббитов – крутая тема. Знаете, в Москве я сходил на премьеру «Трудно быть богом» и сходил на «Хоббит. Пустошь Смауга». Вот «Пустошь Смауга», я считаю, круче. Серьезно! Эти фильмы в одном поле действуют и на одну тему говорят, в общем-то, но «Пустошь Смауга» — просто круче, позитивнее. Меня, наверное, заклюют, но это мое абсолютное убеждение. Я преклоняюсь перед мастерами, которые потратили 15 лет на «Трудно быть богом», но мне этот жест непонятен. Вот такое у меня высказывание – можно сказать, крамольное... Это ведь русский фильм, а «Хоббит» – американский...
— Как вы, кстати, к этой борьбе за русское относитесь?
— Я считаю, что нельзя этот вопрос воспринимать узко. Такой антагонизм, может быть, имеет право на существование, почему нет? Но эта игра не совсем по правилам ведется, а она должна быть честной. Меня самого очень интересует русская идея, и я работаю исключительно с русскими текстами. Так что в каком-то смысле я сам русофил.
— А вы работаете с русскими текстами именно из любви ко всему русскому или потому, что не верите в перевод?
— Да, я действительно не верю в перевод, а сам не могу до конца ощутить всю глубину текста на другом языке. При этом я абсолютно понимаю и принимаю западные ценности. Я против таких передергиваний — что у нас все хорошо, а у них все плохо, потому что это просто неправда. Вопрос в том, как найти свою русскую идентичность созидательным путем. С русским языком и культурой нужно по-честному взаимодействовать, а сейчас, мне кажется, все это приобретает некоторую формальность. Воинственный православный славянин в костюме Bosco – это как-то смешно...
— Вы могли бы переехать за границу?
— Вполне, почему нет? Я существую внутри профессии, и мне интересно делать то, что я делаю, в разных контекстах. Я уже работал за границей: в Праге, в Дрездене, в Италии. Работать я смог бы везде, а мой дом – это моя семья. С тех пор, как у меня появились жена, дети, я стал островом, который может плавать где угодно. В этом смысле я космополит, и меня очень расстраивает нарастающая отгороженность от мира. Я воспринимаю мир как единый организм. Если часть его отделяется, то возникают болезненные процессы. Кровообращение в организме должно проходить везде, наполняя кислородом все его части. Иначе возникают опухоль, воспаление, гангрена и прочий ужас. Хотелось бы, чтобы все текло, менялось, обменивалось полезными веществами, а земляне жили в мире.
— На российском искусстве эти негативные тенденции сильно отражаются?
— К сожалению, жесткая политизация и поляризация общества все возникающие положительные движения в культуре чуть ли не аннулирует. Это ужасно печально. В этом смысле мне очень близка позиция Кирилла СЕРЕБРЕННИКОВА, который выступает за диалог, а не конфронтацию.
— К апокалиптическим настроениям вы не склонны?
— Какие бы ни были апокалиптические настроения, не нужно им поддаваться. Нужно растить детей, налаживать взаимоотношения друг с другом, обустраивать свой быт: убраться во дворе, починить оградку, лавочку поставить, бросать мусор в урну... На работу во время приходить и делать свое дело хорошо. Вот что нужно людям.
— У вас два сына. Как вы их воспитываете?
— Сначала я думал, что детей нужно именно воспитывать, но потом понял, что главное – это любить. Если любить и честно общаться с ребенком – как с человеком, а не с половиной или четвертиной человека, то никаких проблем не будет.
— У старшего сына уже есть какие-то предрасположенности?
— Он сказал, что хочет быть клоуном, акробатом. Ну и космонавтом, милиционером. Конечно, очень страшно, что образ милиционера у нас в стране превратился в достаточно проблемную фигуру. Пожарник еще нейтрально, а вот милиционер – совсем жестко. Прокурор, судья – вообще страшное дело! Ух, как это печально! Конечно, общество нужно лечить, но как это делать? Нужна какая-то общая платформа, на которой все эти силы могли бы сосуществовать мирно, и задача искусства – искать эту платформу. Чтобы наши дети могли спокойно ходить в один садик...
— Сами вы соцсетями пользуетесь. А вот для общества в целом, на ваш взгляд, широкие возможности интернет-общения — это скорее благо или вред?
— Фейсбук для меня оказался идеальной формой, чтобы с кем-то о чем-то договориться. Это даже лучше, чем электронная почта. Фейсбук, Скайп – все это замечательные способы соединяться с любой точкой мира.
— Режиссура – это ваш окончательный выбор?
- На ближайшие пару лет – да.