Все эти эпитеты подходят к имени Елена. Особенно если речь идет о Елене БОБРОВОЙ
"Я иногда замечаю, что слишком много меня становится", — смеется она. Но ничего не попишешь — как говорится, "назвали груздем". А о Елене уже не год и не два говорят как об одном из лидеров молодого поколения сибирских художников, ярком и одаренном живописце. Участие в конкурсных выставках, таких, как "Аз.Арт. Сибирь", "Молодость Сибири", "МоЯ Югра", "Сибирь — XI", "Мой город", "Художник года" и других, приносят ей неизменные победы. Одна из таких победных работ – «Изумрудный город» — стала брендом Городского музея «Искусство Омска». И вот при том что слава бежит уже впереди нее и что первая персоналка случилась еще на выпускном курсе худграфа, выставка живописи Елены БОБРОВОЙ, проходящая сейчас в Музее изобразительных искусств имени М.А. Врубеля, — первая. Первая музейная. Все прочие были на других площадках. Первая большая – около тридцати работ. И первая, где художница предстает действительно сольно, а не в паре с кем-то из друзей. В это даже как-то не верится. Но вот тут-то проявляется одна из мудрых черт Елены: не частить, показывать только достойное и тогда, когда действительно накопилось
.
За неделю до выставки мы сидели в мастерской, пили кофе, смотрели на дождь за окном. Мастерскую в Союзе художников на улице Лермонтова Елена получила не так давно. До этого обитала на Нефтезаводской, находя и в этом плюсы – организовала выставочный проект «НЗ-42» с соседями и единомышленниками.
— Лена, — вдруг возникает у меня вопрос, — а что, как и когда повлияло на выбор профессии?
— Я не знаю, честно говоря, что повлияло. Наверное, в этом отношении я счастливейший человек. Я вот сейчас смотрю на некоторых своих студентов в Институте сервиса, которые не знают, что им делать после окончания вуза. А у меня никогда не было мысли, что может быть как-то по-другому. Когда я еще была маленькая и сидела что-то там раскрашивала, родители меня спросили: «Хочешь в изостудию ходить?». Хочу! Пошли изостудии одна за другой. «Может быть, тебе и в художку хочется?». Да! Я начала ходить в художественную школу. И после этого у меня даже вариантов не осталось, куда поступать. Я всегда знала, что пойду на худграф.
— У вас там были настолько разные педагоги. Сергей Николаевич КРАМАРОВ – график, причем тяготеющий в последнее время к компьютерной графике, к дизайну. Георгий Петрович КИЧИГИН – живописец, приверженец сорреализма. Виктор Иванович МАСЛОВ – тоже живописец, тонкий лирик. Вот как среди таких противоречивых влияний сложился свой стиль? Что каждый из педагогов привнес в его формирование?
— КРАМАРОВ для меня – именно такой вот учитель. Мы его боялись ужасно! (Смеется.) Он нам постоянно говорил, что мы бездарности и что из нас ничего не получится. Но как-то это было хорошо, это было очень правильно, потому что у нас не оставалось никаких ненужных иллюзий. Он их разрушал. И, конечно, все то, что заложено в рисунке, все понимание пространства – это исключительно КРАМАРОВ. При том что он сам исповедует конструктивный рисунок, он нас все время ругал за чрезмерную жесткость. И у меня, наверное у одной из немногих, получалось вести рисунок более мягкий. И, к всеобщему изумлению, он меня даже хвалил. Так что КРАМАРОВ для меня – это рисунок.
А с живописью все было сложнее. Потому что нашу группу сначала передали из одних рук в другие, потом начались какие-то курсы по выбору, на которых тоже сменялись преподаватели. И вот так – с этим немножко поговоришь, с тем немножко поговоришь. А с КИЧИГИНЫМ у меня в большей степени связано даже не обучение в институте, а диплом. Он был моим дипломным руководителем, мы разговаривали с ним не о технике, а о тематике, о содержании работ. И самое главное, что я вынесла из этого, – я поняла, кто такой художник. Весь сложный мир его чувств и переживаний. Поняла, насколько в нем все это бурлит и взаимодействует, какая за всем этим стоит колоссальная работа.
Ну а с МАСЛОВА, наверное, весь мой живописный путь начался. Когда у нас пошли курсы по выбору, мы общались с преподавателями в таком формате: приносили работы, показывали, выслушивали критику, уходили, делали заново. Такая система. И вот нам нужно было портреты писать. Я с вдохновением, с полной самоотдачей написала два автопортрета. МАСЛОВ что-то говорил, говорил. Сначала положительное, я уже уши развесила. А потом говорит: «В общем, у тебя вкуса нет». Я говорю: «Подождите!». Начала возражать. А он: «Вот если хочешь мне доказать, что вкус есть, что ты тут стоишь разговариваешь? Иди и делай». Я ушла. И за неделю я написала 22 портрета! Это была такая хорошая творческая злость. Я поставила работы в аудитории, как раз по периметру. МАСЛОВ бегал от одной к другой и издавал какие-то восклицания. Он просто не ожидал, что я столько накрашу! Я не хочу сказать, что там были гениальные вещи. Что там могло быть за неделю! Но я старалась, как могла. И с этого момента у нас начался активный диалог и такое хорошее сотрудничество.
— Если говорить о технике, о манере, мне почему-то всегда казалось, что у вас есть что-то общее с Евгением ДОРОХОВЫМ. Вот то, как краска ложится, эти мазки, которые объемны, эти сочетания контрастных цветов.
— Да, ДОРОХОВА я, наверное, где-то в конце обучения для себя открыла. Мне еще иногда говорят, что в моих работах есть что-то похожее на БАЙМУХАНОВА. Но БАЙМУХАНОВА я узнала гораздо позже. Фамилию слышала, но как-то в ту сторону не смотрела. А на ДОРОХОВА я смотрела! Мне очень нравились его дипломники – выставки же дипломных работ в институте висят. Мне был интересен подход, нравилось сочетание фактур. Тем более у нас всегда была лессировочная живопись, академическая – то, что мы делали на занятиях. А тут — о, что-то непонятное! Это меня вообще восхищало.
— Ваш излюбленный жанр – пейзаж, городской, деревенский. Но там всегда присутствуют люди или один человек. Или еще что-то такое, что делает пейзаж сюжетным. Для вас это обязательно – какую-то историю рассказать, пусть даже в пейзаже или натюрморте?
— Я всегда рассказываю какую-то историю. Причем иногда это очень конкретная история, но так как у меня, может быть, нет возможности рассказать ее словами, я собираю в работу чаще всего метафоры. Для меня пейзаж – это набор символов, которые у меня копятся. И тех мест, которые изображены, не существует в действительности, они собраны, составлены из разных воспоминаний. И мне так удивительно, когда люди узнают их.
— Проект «НЗ-42» будет продолжаться после того, как вы сами покинули эту территорию?
— Насчет именно «НЗ» не знаю. Мы ведь зачем начинали этот проект? Сейчас такое время, когда все мы разрозненны, если общаемся, то больше в Интернете. А хотелось, чтобы люди, художники начали активнее общаться между собой, чтобы наладилась какая-то своя среда. И в принципе более или менее это удалось. Участники нашего проекта лучше узнали друг друга, у нас потихоньку налаживаются контакты с другими городами. Поэтому я думаю, что какие-то проекты еще будут. Вот, в частности, мы хотим повезти омских художников в Питер, сделать совместную выставку: Санкт-Петербург – Омск. У нас есть множество ребят талантливых, которые мало выставляются или не выставляются вообще, хочется помочь им раскрыться. Вообще хочется хороших выставок, с каким-то отбором, с концепцией читаемой. Тем более я отвечаю за творческую молодежь в Союзе. (Смеется).
— Вы любите путешествовать. И однажды вы сказали, что вам интересно везде бывать, везде выставляться, но жить вы хотите все-таки в Омске. Вот это не изменилось?
— Нет. Причем чем чаще получается где-то бывать, тем крепче намерение все-таки только бывать. Мне кажется, что Омск очень хороший город для творчества.
— А чем хороший?
— Энергетикой своей. Мы ведь еще почему с Питером за эту выставку ухватились? Очень много есть схожего в атмосфере городов. Единственное, у нас есть такая тенденция – оседать. Поэтому очень важно человека периодически трясти в разные стороны, чтобы не оседал, не увядал. Но с точки зрения работы у нас, мне кажется, очень хорошая конкурентная среда. У нас много самых разных художников со своими техниками, манерами, направлениями. Есть на кого равняться, с кем соревноваться и куда расти.