Известный омский график рассказал о начале творческого пути, о крыльях за спиной и о том, как он стал посланником Олимпа
Имя Андрея МАШАНОВА наверняка знакомо многим омичам, даже не слишком интересующимся художественной жизнью города. Его любимые техники — офорт и литография, отличающиеся рельефным и нерельефным способом печати. Не буду никого утомлять подробностями — Интернет у всех под рукой. Скажу лишь, что техники эти богаты на вариации, но трудоемки и, видимо, поэтому исчезают из практики художников-графиков. Но мой сегодняшний собеседник не ищет легких путей, в чем несложно убедиться.
— Андрей Николаевич, что вас привело после окончания Омского политехнического института на худграф?
— Да, в общем-то, я всю жизнь рисовал, только учился в математической школе, а не в художественной. И когда думал, куда поступать дальше, на семейном совете на меня навалились, сказали: ну что такое художник, разве это профессия? Вот инженер!.. По тем временам профессия инженера действительно была престижной, поэтому я с легкостью пошел в политех. И уже параллельно — в первую художественную школу, узнав, что там есть вечернее отделение для взрослых. Вот там, наверное, окончательно и сформировался мой выбор, желание получить профессиональное художественное образование. Я пытался поступить потом в Московский полиграф, в Художественно-промышленное училище им. В.И. Мухиной в Питере, ездил подавал документы, сдавал работы. Но каждый раз — нет допуска. И в очередной раз в Мухинке одна сердобольная женщина сказала мне: "Ты никогда не поступишь". А я же молодой, наивный был. Спрашиваю: "Почему?" А у нас было, оказывается, такое негласное правило, что два очных образования иметь нельзя. То есть можно очное и заочное, очное и вечернее. И я тогда, чтобы уже никуда не мотаться, поступил здесь на худграф. Работал художником-оформителем в Торговом центре. Но желание же было заниматься графикой печатной, а станок только в Союзе художников! И тут я узнал, что в Союзе требуется дворник. Я бросил ту работу и перешел сюда в дворники, а в свободное время начал осваивать печатный станок.
— Вот вы сказали: "Хотелось заниматься печатной графикой". А почему именно графикой и именно печатной? Есть же, я не знаю, пастель, акварель, карандаш.
— Меня всегда это интересовало. Был такой период, когда меня нельзя было выгнать на улицу, потому что я запоем читал книжки. А там же, естественно, иллюстрации. И мне художники-графики казались особенно начитанными, более интересными, а их работы, иллюстрации в печатной графике — какими-то фантазийными. Поэтому мне именно хотелось понять печатную графику.
— А вот про станок. Я слышала, что вы привозили в Омск какой-то старинный станок, по-моему, совместно с художником Борисом МИРОНОВЫМ. Как это произошло? И в чем прелесть старинного станка?
— Дело в том, что у нас здесь был офортный станок, а литографского не было. И Боря все мечтал в Омске мастерскую литографии возродить. Будучи как-то в Доме творчества на "Челюскинской", мы узнали, что есть такой Музей эстампа в Москве, поехали туда. Там когда-то были печатные мастерские, они закрылись, все оборудование было разобрано и стояло на складе. И мы договорились, что нам продадут этот станок.
— Дорого стоил?
— Нет, приемлемая была по тем временам цена. Союз художников выделил деньги, мы привезли и литографский станок, и литографские камни. Все это Германия, XIX век. Он и сейчас работает. Мы на нем сделали табличку, что в 1995 году сей станок был привезен МИРОНОВЫМ и МАШАНОВЫМ, тем самым мы возродили эпоху литографии в Омске (улыбается).
— Андрей Николаевич, кого вы считаете своими учителями в графике?
— Как-то так складывалось, что были не учителя, а, скорее, наставники. Мой старт начался стремительно. Когда меня допустили до офортного станка, мне было все интересно — и так попробовать, и так. Потому что офорт настолько многообразен, там столько возможностей. И вот, еще не закончив обучение на худграфе, в 1992 году я впервые попал на творческую дачу "Челюскинская" в Подмосковье. Там тоже делал много работ: и литографии, и монотипии, и офорт. А как раз в Центральном доме художника была выставка, приуроченная к юбилею Сергия Радонежского. Потрясающая выставка, потому что было огромное количество икон из многих музеев страны, в том числе и "Троица" Рублева. Возвратившись на "Челюху", я задумался: надо что-то сделать. Потому что портретов иконописцев у нас не было и быть не могло. Но вот мне захотелось как-то выразить свое восприятие. И я сделал тогда работу "Феофан Грек". Так вот, возвращаясь к теме учителей. Когда в Омске я отчитывался о поездке, показывал работы, Николай ГОРБУНОВ, замечательный художник, к сожалению, рано ушедший, посмотрел и говорит: все это так себе, а вот эта работа — это нечто, надо делать серию. И я безумно Коле благодарен, потому что я, может быть, еще метался бы в разные стороны, пока бы себя нашел. А тут я сделал серию "Древнерусские мастера", там были и Андрей Рублев, и Дионисий. Я этой серией в 1993 году защитил диплом. Поэтому Колю ГОРБУНОВА считаю одним из своих учителей. Потом — замечательный художник Юрий НОЗДРИН из Москвы, мы с ним тогда же и познакомились. Я был некрещеный, и он меня крестил в 2000-х годах. Поэтому он у меня крестный отец и в жизни, и в искусстве. Еще — Николай Львович ВОРОНКОВ, потрясающий литограф. Огромное количество людей на самом деле можно перечислить, которые так или иначе оказали влияние.
— В ваших работах всегда присутствует некая жажда полета, и у многих героев даже есть крылья.
— В нашем необыкновенном мире очень много крылатых созданий. Крылаты влюбленные, крылаты все, кто как-то связан с творчеством, — музыканты, поэты, художники. Творчество окрыляет.
— А сильно вас отвлекает от него общественная жизнь, много времени крадет?
— Очень много крадет. Поэтому я в постоянном таком дискомфорте нахожусь. Есть идеи, планы, желания, предложения, но реализовать их очень трудно. У меня, например, были попытки делать уникальные книги, где не офсетная печать, а настоящие офорты плюс каллиграфия. И вот сейчас у меня дома лежит такая книга, там надо только отписать каллиграфией и отправить на переплет, но никак не доходят руки. Хочется к выставке предстоящей сделать немного свежих работ. Поэтому у меня нет выходных. Я в субботу, в воскресенье стараюсь приехать в мастерскую поработать, да и то меня здесь находят.
— Как вы оказались участником эстафеты олимпийского огня?
— Министерство культуры делало списки, предлагали: хочешь поучаствовать или нет. Я в свое время сам занимался спортом, поэтому легкий на подъем. Я говорю: "Запросто!" Дело-то классное. Потом списки отправили в Москву на утверждение, после чего сообщили, что все — я выбран. И накануне, уже перед тем, как в область привезли олимпийский огонь, уточнили: я бегу с факелом в городе Калачинске. Нас там было пять человек. И организаторы сказали, что нам повезло — не повезло, тут каждый за себя решает, но у нас получилась самая большая дистанция. Обычно где-то триста метров на человека, а у нас вышло четыреста с лишним. Но я получил там безумное удовольствие. Это был настоящий праздник, было много народу, все радовались, пели, хотели сфотографироваться. Я поехал на машине, взял друзей, младшего сына. Вот это — здорово! Хорошо, когда есть такие маленькие радости в череде будней.