"С особым цинизмом" Николай ГОРНОВ, обозреватель "КВ" PROметро

Одно успокаивает, что даже само слово «метрополитен» всегда звучит гордо, сколько его ни повторяй. А если к нему присовокупить другое волшебное слово (омский, например), то сразу получим не просто объект транспортной инфраструктуры города, а глубоко законспирированный символ иного бытия. Помнится, в одна тысяча девятьсот восемьдесят каком-то году меня тоже очень сильно взволновал забор вдоль улицы Кирова с нарисованной на нем буквой «М». Уже и не помню, что с этим забором стало потом, но словосочетание «омское метро» ласкает слух до сей поры и заставляет мое сердце биться учащенно. Да, согласен, раздражает иногда излишний пафос моих коллег, представление о предмете имеющих не слишком твердое. Но в силу возраста их юношеский максимализм им простителен. А твердость знаний в медийном деле и вовсе не требуется, как не всегда требуются и точные цифры, в которых и смысла-то на самом деле нет. А какая, собственно, разница, сколько миллиардов рублей метростроители уже закопали в этих тоннелях и сколько они закопают там еще, если правды вам все равно никто не скажет?

Да и зачем она — правда? Каждый нормальный человек и без подсказки понимает, что по самым оптимистичным прогнозам использовать омский метрополитен не в качестве воскресного аттракциона из четырех станций, а как полноценное средство для перемещения по городу смогут только внуки наших внуков. И каждый, я уверен, хотел бы пожелать этим самым внукам более счастливого будущего. Гораздо приятнее, согласитесь, мечтать о том, что эти самые внуки будут владеть добротным персональным транспортом (желательно иностранного производства), а к собственному загородному дому будут добираться не на метро, а по прямому как стрела многополосному шоссе. Лично я бы не пожелал собственным потомкам комфортных подземных поездок в торговый комплекс типа ИКЕЯ (кто бывал в Химках, тот меня поймет). Но ведь омское метро невозможно измерить алгеброй, как и любую гармонию. В него можно только верить — искренне и самозабвенно. А другого нам ничего и не остается, собственно.