Настоятель храма Святой Татианы, отец Александр АЛЕКСЕЕВ: «Я «выпендрежником» был изначально и в священники не в последнюю очередь из-за этого пошел»

В юности Александр АЛЕКСЕЕВ был крайним либералом и ходил в футболке с изображением черепа. Сегодня он – убежденный монархист, священник, преподаватель теологических дисциплин и основатель храма. Сын бывшего до недавнего времени председателем омского горсовета и в прошлом коммуниста Сергея АЛЕКСЕЕВА рассказал корреспонденту «КВ» Ирине БОРОДЯНСКОЙ о своем уникальном поколении, чье личностное созревание пришлось на крушение государственного строя и ценностной иерархии.
Время личностей
Становление личности, как правило, происходит с 15 до 20 лет, а потом человек лишь наращивает то, что получилось. В моем случае это были годы с 1988-го по 1993-й, самые необычные годы. Мое поколение, которое формировалось в эпоху перемен, выделяется на общем фоне. Существуют общеупотребительные слова о том, что в период перестройки были потеряны ценности советского общества, но этим не выразить того колоссального сдвига, который мы прочувствовали на себе. От всего, что проповедовалось в Советском Союзе, мы оторвались не какой-то частью, а полностью. Вдруг все стало ложью, и мы категорически отвергли все, ранее в нас воспитываемое. Потому мы — люди нестандартные. Около десятка человек с моего курса стали университетскими преподавателями – ни курсом младше и ни курсом старше. Когда за твоей спиной исчезает общественное мнение, то возникает потребность получить свое собственное мнение относительно всего. Общественные ценности перестают существовать, и ты сам выстраиваешь систему ценностей, причем всю ее иерархию. Это было именно то время, которое порождало личности.
Сломал спину и стал историком
Я пошел на исторический факультет, потому что в 6 классе сломал спину. Был развитым ребенком, к тому же спортсменом, потому и лез туда, куда не нужно. Из-за травмы я все лето пролежал дома, и потом еще год не мог заниматься физической деятельностью. Случилось это в 1986 году. Тогда как раз начали выходить первые «разные» газеты, где печатались статьи об ошибках советского строя, тайнах истории и т.п. Началось демократическое брожение в советском обществе. Я мог только лежать, вот и стал читать газеты, современные журналы, литературу... В то время историки были на гребне волны. Они шли в народные депутаты, обсуждали или осуждали коммунизм, ленинизм и сталинизм. Везде и всюду велись дебаты о смысле советской истории, русском пути, русской идее...
Жизненный выбор был предопределен – в 1990-м году я поступил в университет на исторический факультет. В то время я и 90% моих сокурсников желали стать народными депутатами, чтобы вскрывать белые пятна советской истории. Но в 1991-м, всего через год, на курсе уже не осталось ни одного человека, которого бы история СССР хоть как-то интересовала. Началась совсем другая эпоха — эпоха становления капитализма, история Новой России.
Одним «варенки», другим — богопознание
Мои однокурсники историки писали о чем у годно, только не о советской истории. Наш курс разделился на группы. Выявилась компания отличников-зубрил, которым было все равно, что учить — лишь бы учить и получать пятерки. Большая же часть задумалась о том, как бы устроиться в новой жизни и попытаться ее возглавить: съездить в Польшу, купить «варенки», что-то перепродать, стать охранником в банке или получить другое образование. Были и совсем одиночки, вроде меня. А я решил развиваться в духовном плане.
До 1993 года я занимался этнографией, ездил в экспедиции. Это было время интересных путешествий и встреч, рассуждений о судьбах России и чтения философии. В период с 91 по 93 год почти вся русская философия была издана, начала появляться и заграничная. Все это время я читал, в основном русских философов. Образование меня перестало интересовать в том формальном виде, в каком оно давалось в вузе. Все еще господствовавший марксистско-ленинский подход не развивал личности.
Из тех, кого я тогда прочитал, сильное влияние на меня оказали Иван ИЛЬИН, Николай БЕРДЯЕВ и Владимир СОЛОВЬЕВ. Но самой важной, определившей всю последующую жизнь, стала попавшаяся мне в 1991 году книга «Мистическое богословие» русского философа и богослова Владимира ЛОССКОГО. Основная идея, которую он проповедовал, заключается в том, что мы должны стать одним из звеньев Священного Предания отцов и учителей древней Церкви. Богословие у него не есть лишь игра интеллекта, но является приобщением к опыту жизни в Святом Духе, в Боге. Это опытное богопознание, в традицию которого мы должны войти. После прочтения этой книги меня потянуло в Церковь.
Не вижу Бога
Путь этот был сложным, но, наконец, по окнчании третьего курса я ушел из этнографии на кафедру всеобщей истории. Моим научным руководителем стал завкафедрой всеобщей истории Генрих Кутдусович САДРЕТДИНОВ, крещеный татарин. Под его научным руководством я стал изучать византийское богословие – мистическое учение о единстве с Богом монахов- исихастов.
В начале 90-х начали издавать философию, но православных книг нигде не было. Ни в одной государственной библиотеке нельзя было найти даже Библию. Евангелие я знал только в пересказах философов и писателей. Например, я прочитал «Мастера и Маргариту» БУЛГАКОВА и «Плаху» Чингиза АЙТМАТОВА, где даются своеобразные трактовки, но само Евангелие мне в руки так и не попадало. Только в 1993-м году издали Библию, которую можно было пойти и купить в обычном магазине.
В епархиальной библиотеке, где проходили мои поиски православной литературы, я познакомился с библиотекарем Еленой Геннадьевной, которую стал «доставать» разговорами о своих духовных исканиях. Она отправила меня поговорить с отцом Сергием. Я пошел к нему и высказал все, что было у меня на душе. Батюшка слушал молча. Я плакал, сокрушался: «Отец, наверное у меня много грехов, потому что я не вижу Бога». Дело в том, что я хотел, как описано в книге ЛОССКОГО, видеть Бога лицом к Лицу и разговаривать с ним, но у меня не получалось, и я расстраивался по этому поводу. Отец Сергий проявил такт и мудрость, и не стал смеяться надо мной, хотя я на тот момент даже крещен не был. Батюшка сказал: «Ну что ж, приходите в церковь, надо принять крещение».
Пропилил путь в церковь
Все, что я помню о своем крещении — что был очень солнечный день и я вошел в приоткрытые врата храма. Кроме отца Сергия, там стояло еще семь или восемь человек вокруг таза с водой. Все, больше ничего не помню.
Позже выяснилось, что батюшка всего на год меня старше. Когда мы беседовали, когда он меня крестил, я был уверен, что ему лет 50. У него и проседь была в бороде. Я не мог даже предположить, что он равен мне. Думал, это старец — седой, серьезный, молчаливый.
Крестившись, я не сразу пошел в церковь. Сначала было страшно, потому что я не знал, что там делать. Однажды я собрался в военкомат, оделся с иголочки: белая рубашка, брюки. Рядом с военкоматом стояла церковь. Смотрю: кто-то во дворе пилит огромный пень, закрывающий проход. Человек с пилой ко мне обращается: «Помоги мне распилить!». Было 9 часов утра, когда мы начали с ним пилить, а закончили в 9 вечера. Я не мог его бросить. Шла Страстная неделя, и нужно было управиться до крестного хода. Анатолий Семенович, который сейчас уже отец Анатолий, целый день рассказывал мне о божественном. Он и пригласил меня в храм. Так как он стал мне знакомым, почти родным человеком после того дня, мне стало нестрашно туда идти, потому что я знал, что увижу его. Постепенно я все чаще стал ходить в церковь.
Дед — старообрядец
Мой дедушка по отцовской линии был старообрядцем. Когда я был ребенком, он читал мне книги на церковно-славянском языке. Дома у них с бабушкой на шкафу стояла икона Святого Николая. Когда я был маленьким и проходил мимо этой иконы, то меня завораживал светящийся где-то в вышине нимб. Когда я вырос и зашел в ту комнату, то шкаф уже был ниже меня, а икона – довольно обычной. Но детские те воспоминания и заложенный дедом интерес к церковно-славянскому языку и древности повлияли на мой дальнейший выбор.
3 работы = 2 проездных
В 1995 году я окончил университет, и по большому блату меня предложили устроить в Пушкинскую библиотеку на зарплату 95 рублей. А проездной тогда уже стоил 100 рублей, так что туда я не пошел. Потом, по еще большему блату, хотели взять меня в городскую администрацию, в молодежный отдел. Несколько раз меня приглашала начальница отдела и спрашивала, являюсь ли я комсомольским активистом, умею ли организовывать большие массы людей... Я ни в чем таком замечен не был и понял, что со своим дипломом по мистическому богословию на такую работу не гожусь. Тогда мой преподаватель Генрих Кутдусович предложил мне пойти преподавать философию и культурологию в Аграрный университет, и я пошел. Работал на полставки, за 80 рублей. Время оставалось, и я в том же году пошел работать в школу учителем истории. Жена у меня на тот момент уже окончила технологический институт и, работая экономистом, получала 1800 рублей. А я со своими 150 рублями на двух работах... Тогда я устроился еще и на третью — в училище гражданской авиации. У летчиков вел политологию, социологию, культурологию, философию. Ко всем предметам нужно было готовиться, так что весь день и вечер я пахал на износ. При этом, зарабатывал около 200 рублей.
Теологи без церковных интересов
Так что, когда Генрих Кутдусович сказал, что открылся новый факультет теологии, я с огромной радостью согласился там работать. Мне поручили вести лекции по нравственному богословию, а через полгода поставили заместителем декана.
Я столкнулся с удивительным фактом: никто из студентов факультета теологии (иначе говоря — богословия) не ходил в церковь. Как и сейчас, на теологию поступают молодые люди, которые находятся в духовных поисках, но в церковь не идут и о православии ничего не знают. Кстати, преподаватели в церковь тоже не ходили. Так что мне поставили задачей начать воцерковлять учащихся. Мы ездили по монастырям епархии, знакомились со священниками. Летом я увозил студентов на экскурсии по монастырям в другие города.
Чай у Феодосия
Александр Иванович ПЕТРОВ, первый декан нашего факультета, познакомил меня с владыкой Феодосием, которого я раньше видел только в церкви. Вдвоем мы отправились к владыке на встречу. Я, конечно, был наслышан о связи церкви и с властью, и с мафией, так что обстоятельства нашего знакомства меня немало удивили.
Сначала мы поехали с Александром Ивановичем в так называемый «братский корпус» на Пушкина,55. Было уже часов 10 вечера. Заходим в корпус — темнота, половины окон нет, ветер дует. К владыке туда приехал снимать сюжет «12 канал». Наблюдаем такую картину: в самой дальней комнате, на фоне чудом сохранившегося кусочка обоев, владыка Феодосий по просьбе телевизионщиков рассказывает о милосердии. Помню, меня потрясло, как складно и теологически верно он рассказывал про доброго самаритянина — почти ночью, почти в темноте.
После того как Владыка освободился, он нам говорит: «Посадить вас некуда – поедемте ко мне домой». Приезжаем куда-то на окраину. Дорога выше окон, ни одного фонаря не горит, лают собаки, пьяницы какие-то бредут по дороге. Жуткая картина. Заходим к Владыке домой. Пол кривой. Владыка открывает какую-то дверцу из ДВП в стене, говорит проходить туда руки мыть. Смотрю: между входом и ванной – сантиметров 20 от силы. В ванне песок, а в песке морковка растет (?). С краю ванны можно руки мыть. Я руки мою и уже совсем не понимаю, что происходит. Владыка нас потом за стол усадил, какие-то старые конфеты к чаю достал. За таким вот чаем мы и познакомились.
Священник без рясы
Потом меня Владыка часто спрашивал: «Как же ты не священник до сих пор?». А я и представить себя не мог в роли священника. Мне казалось, что это нечто совершенно божественное. Но так случилось, что мой первый декан в 2000-м году умер. А я в то лето был со студентами в Твери в паломничестве по монастырям, и там случился несчастный случай — утонула одна моя студентка Татиана. Эти события сильно на меня повлияли.
Будучи в паломничествах я познакомился со многими верующими людьми – мирянами, священниками, монахами и игумениями. Вера этих людей их подвижнический образ жизни постепенно стали для меня образцом совершенной человеческой жизни. В одном из поломничеств я познакомился с монахами Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Осенью 2001г. моя супруга привезла из Лавры записку от старца, чтобы я готовился стать диаконом. Как я уже сказал я и не думал быть священником, но когда владыка в очередной раз спросил: «Ну, когда ты уже будешь готов в священники?», то я ответил, что я уже созрел. Владыка тогда говорит: «Вот и отлично – приходи послезавтра». Дома я рассказал, что собираюсь принимать священство. Отец мой, слава Богу, благословил меня на это дело, согласился, что это — мое. Жена спросила, надо ли ей будет паранджу одевать. Я ответил, что вроде бы не надо, и тогда она сказала, что не против в таком случае.
Я пришел к владыке, и мы поехали с ним в Ачаир, где он меня 30 декабря 2000 года и рукоположил. До этого я всего два раза был в алтаре и совершенно не знал, что такое священнический быт. Мне даже никто не сказал, что теперь нужно служить. Позже я пришел в епархиальное управление, а мне владыка говорит: «Что-то ты без рясы». Отец Александр Горбунов снял свой подрясник и отдал мне. А я ему так потом ведь и не вернул – думал, тут подрясники выдают таким образом. Я не знал, как входить в алтарь, как петь, что такое кадило… Слава Богу, мне попался хороший диакон Алексей, который надо мной не смеялся и всему научил.
Впал в немилость
Владыка Феодосий был рад, что «поймал» преподавателя. 7 января 2001 года был открыт Христорождественский собор, и у него была идея поставить туда священником университетского преподавателя. Но мой отец был на тот момент членом КПРФ, и «наверху» сказали, что собор строился не для детей коммунистов. Я заметил, что Владыка ко мне интерес потерял, но меня это не особо расстроило.
Я продолжал вести свое нравственное богословие, стал ходить на службы, петь. Почти каждый день мы со священниками причащались, исповедовались друг другу. Это был период совершеннейшей эйфории. Мне казалось, что я на небесах.
Но после Пасхи Владыка сказал мне: «Уезжай. Тебе здесь места не будет». Когда я пришел в свой родной алтарь, там мне тоже сказали: «Тебе не благословлено сюда ходить». Я позже понял, почему так изменилось отношение ко мне. А тогда мне как обухом по голове дали. Ехать было некуда, да и зачем?
Два следующих года я ходил причащаться и служить к отцу Николаю БАЮ в храм Всех Сибирских Святых (?). В университете в 2003 году появились новые стандарты, расширившие программу, и дисциплин у меня стало намного больше: нравственное и догматическое, сравнительное богословие, Новый Завет, история католицизма и протестантизма и много еще чего… Так и преподавал с утра до вечера.
Взяли и сломали стены
В университете вокруг меня сформировалась группа студентов. Мы собирались с ними с 1998 года, и, к тому моменту, как меня рукоположили, нас начали выгонять из аудиторий, где мы сидели, — места не хватало. Мы обратились в мэрию, чтобы нам выделили какой-нибудь подвал. Отец, который был депутатом, вместе с бывшим некогда заместителем декана нашего истфака Александром РЕМИЗОВЫМ и председателем городского Совета Константином ПОДОСИННИКОВЫМ, втроем выбили нам здание бывшего детского садика. С 2001 до 2003 гг. мы собирались в там, потихоньку проводили службы, но не имели права ничего в помещении изменять. Тем не менее, в 2003 году мы взяли и сломали все стены. Построили другие, поставили и расписали иконостас, и в том же году был готов наш новый храм. Нам изменили условия аренды, и проделанное нами переустройство стало легальным. В Страстной четверг я пришел к владыке, который со мной не разговаривал, и сказал: «У нас со студентами образовалась община, мы сделали храм и хотим, чтобы вы пришли на него посмотреть». Он в очередной раз посоветовал мне уехать из города, но я настаивал, чтобы он приехал. На открытие собрались студенты и руководство вуза, приехал и владыка. Зашел, посмотрел наш иконостас, алтарь и сказал: «Да, добро потрудился отец настоятель. Вы все должны слушать Отца настоятеля».
Опыт смирения
Слава Богу, с тех пор мой отец оставил коммунистов (мы его переубедили, что коммунизм – это зло), и с 2003 года я стал потихоньку служить. Благодаря владыке Феодосию я приобрел огромную практику смирения, уничижения, любви к своему приходу, к своим детям. Очень хороший опыт научения святому православию, за что спасибо ему. А владыка, благодаря моей неблагонадежности, к нам регулярно приезжал – он должен был на контроле держать «этого человека». Когда отец стал председателем горсовета, отношения еще немного улучшились, но, так как город и область у нас противостояли, совсем дружить было нельзя. Так что мы продолжали существовать на полулегальных основаниях. Выгнать-то нельзя: дети любят преподавателя, есть община, строим храм своими силами. То помещение садика на 900 квадратов, которое раньше завод содержал, – там ведь было все разграблено, когда мы пришли. Надо было найти 200 тысяч рублей в год только на коммунальные платежи. Какой мы только эквилибристикой не занимались, чтобы деньги найти. В общине-то всего 30 человек студентов, и мы сами должны были содержать это здание.
С новым владыкой Владимиром отношения хорошие. При нем я стал главой Покровского благочиния (Советский АО), руководителем молодежного отдела епархии.
От майки с черепом к христианской свободе
С отцом, конечно, у нас были разногласия. Я из крайнего либерала стал убежденным государственником-монархистом, в то время, как отец до относительно недавнего времени оставался коммунистом. Пока омские коммунисты не прибили его фотографию к деревянному гробу и не сбросили с моста в Омку. Да, он был коммунистом, но честнее, совестливее, порядочнее человека я не знаю. Он же не расстреливал никого, не шел ради идеи по головам. Мое уважение к отцу ничто никогда не подрывало. У нас были философские споры, но спорил я только по молодости. Сейчас стал старше и понимаю, что смысла в этом нет. Замечаю иногда, что отец перед уходом на работу крестится, и с радостью понимаю, что мои молитвы даром не пропали.
Отец раньше преподавал иностранным студентам — монголам в ОЛТУГА. И весь наш дом был увешан монгольскими масками, с черепами. И сам я в 90-м году ходил в майке, где был нарисован череп в очках, а в стеклах очков – какая-то тетка. Так что все меняется. Но для меня, как и для большинства представителей моего поколения, главное — быть не таким как все, не шагать строем. Для меня в христианстве главное — это учение о Любви, о Личности, о Свободе. Если нет любви, то и Бога нет, где Христос там Свобода.
Думают как свалить, но поют патриотические песни
С дочерью сложнее. Я не знаю их поколения, хотя общаюсь с ними. Вот говорят все, что они не патриоты. Я как-то пошел к дочке в школу на праздник 9 мая — сказать свое слово о любви к родине. У меня дедушка по маминой линии солдат Сталинграда и мне есть, что сказать о войне. Они там пели хорошие советские патриотические песни. Я следил за тем, кто как поет, и с удивлением увидел, что поет не только первый ряд, но и второй, и третий. Я-то думал, сзади пиво разливают, а нет — поют, причем сердце вкладывают. Домой прихожу, говорю об этом дочери. А она отвечает: «Ты думаешь, у нас там патриоты? Да все только и думают, как свалить». Я думаю, в детях разное есть. Вопрос – что победит.
Не знаю, что победит в моей дочери. Маленькой я ее водил в церковь, она причащалась. Но в школу пошла – там же не ни одной верующей подружки не было. Сейчас она редко ходит в церковь, ей интересней познание мира. Она учится, участвует в олимпиадах, с друзьями по кафе ходит. Не знаю, что станет с тем, что я в нее вложил, но верю, что папины молитвы даром не проходят.