Владимир ЯРКОВОЙ, председатель Омского областного суда: «Далеко не все из числа добровольно ушедших у нас в отставку судей на самом деле ушли действительно добровольно»

15 августа на «кухонных посиделках» в редакции газеты «Коммерческие вести» побывал председатель Омского областного суда Владимир ЯРКОВОЙ. Это его второй визит в «КВ». В феврале 2011 года журналисты нашей газеты уже общались в формате «кухонных посиделок» с Владимиром Алексеевичем. Предлагаем читателям наиболее интересные фрагменты беседы «на кухне» с Владимиром ЯРКОВЫМ.
— Владимир Алексеевич, вы помните, как вынесли свой первый приговор?
— Сегодня можно отметить даже некоторый юбилей того приговора. Это было ровно день в день 33 года назад. 1 августа 1979 года, сразу после окончания университета я по распределению был направлен в Октябрьский районный суд г. Омска в качестве стажера судьи. Там была свободна одна ставка судьи а процедура назначения на должность была несравнимо проще, чем сейчас. Меня в одном из трудовых коллективов избрали народным заседателем и, далее решением исполкома назначили исполняющим обязанности судьи. И уже через две недели, 15 августа 1979 года я вместе с двумя народными заседателями рассмотрел свое первое уголовное дело. Один молодой человек ночью совершил нападение на женщину: имитируя ствол пистолета, приставил палец ей к спине и, угрожая жизни, снял с нее перстень. Я никогда не забуду то волнение, которое я испытал, зачитав приговор о лишении его свободы на 4 года. Человек, пусть даже это и преступник, которого лучше узнаешь по ходу процесса, начинает уже вызывать некоторое сочувствие.
— Неделю назад на вашем месте у нас на кухне сидел Александр АНТРОПЕНКО, осужденный, а потом оправданный, который на своем примере выразил удивление, что такая понятная и логичная вещь, как преюдиция до сих пор не находит применения в судебной практике. Ведь так и не было по Омскэнерго вступивших в силу решений арбитражного суда об укрывательстве компанией налогов.
— То, что кажется кому-то логичным с его ролевой позиции, не всегда является таковым на самом деле. Здесь уместно будет привести как пример процесс по делу Расула МИРЗАЕВА. Для адвоката потерпевшего абсолютно очевидно, что обвиняемый действовал умышленно. Но кто из вас сомневается в том, что, защищая самого МИРЗАЕВА, этот адвокат с такой же убежденностью говорил бы, что убийство было совершено по неосторожности? Вот и в случае с АНТРОПЕНКО то, что кажется заинтересованной стороне абсолютно ясным и понятным, не кажется таковым другой стороне, и, пока не высказалась высшая судебная инстанция, окончательно понять ничего нельзя. Это касается и вопроса, является ли документом справка 2-НДФЛ в делах о кредитном мошенничестве. Я прочитал в вашей газете слова представителя банка о том, что по справке 2-НДФЛ уже было якобы принято решение Верховным и Конституционным судами. (Статья в «КВ» от 15 августа «Полиция и банки создадут рабочую группу для борьбы с кредитным мошенничеством». — Прим. «КВ»). Поверьте мне, для любого судьи — счастье, если Верховный суд выскажется по конкретному вопросу. Тогда судья снимет с себя страшный груз ответственности и с удовольствием сошлется на вышестоящее решение. Думаю, если бы Верховный суд действительно однозначно высказался по поводу того, считать ли справку 2-НДФЛ официальным документом, то проблем никаких бы не было. Так что и с преюдицией арбитражных решений для уголовных дел было все не так-то просто.
— Насколько мы понимаем, в том, что касается преюдиции, спорным был вопрос о том, относить ли к ней решения арбитражных судов. По всей стране их решения почему-то не учитывались. Создавалось впечатление, что между судами разных компетенций имеется какое-то недоверие.
— Это не так. Если вы более внимательно всмотритесь в проблему межотраслевой преюдиции, то увидите, что она касается не только решений арбитражных судов, но и решений судов общей юрисдикции по гражданским и административным делам. Дело в том, что, помимо всего прочего, существуют неотменяемые принципы права и правовые традиции, сложившиеся далеко не случайно, а выработанные многолетним мучительным поиском оптимальных моделей применения закона, и потому необычайно ценные. Эти принципы и традиции буквально восстают против абсолютной межотраслевой преюдиции! Я согласен со специалистами, которые говорят о наступлении эпохи инфляции уголовного законодательства. Многим ученым-правоведам кажется спорной возможность приравнивания по силе решений арбитражного суда по гражданским и административным делам к уголовным решениям. Уголовный процесс – самый сложный, цена ошибки там гораздо выше, чем в гражданских делах. По сравнению с уголовными делами, при рассмотрении гражданских дел действуют куда более простые механизмы. Но если дело касается определения виновности и назначении наказания, вплоть до высшей меры, то требуется гораздо более серьезная проверка. Да, наш законодатель решил, что следует уравнять такие процессы. Мне неизвестны другие правовые системы, где вопрос о межотраслевой преюдиции был бы решен таким же образом. Похоже, это абсолютное ноу-хау российского законодателя.
— АНТРОПЕНКО нам говорил, что ему представляется его дело очень простым.
— Да, как заинтересованной стороне оно ему кажется абсолютно простым, потому что здесь действует оценочный механизм трактовки любого положения в свою пользу.
— Его дело на самом деле является прецедентным для России?
— Да, думаю, что это для России прецедент.
— Значит, есть вероятность, что на аналогичной доказательной базе будут обжалованы и другие приговоры, уже вступившие в силу?
— Думаю, есть. Приговоры по уголовным делам, в отличие от решений по гражданским делам, не имеют временного ограничения для обжалования.
— Когда президентом был Дмитрий МЕДВЕДЕВ, он значительно изменил Уголовный кодекс РФ, смягчив его в пользу предпринимателей. В частности, снизилась ответственность по ряду статей за экономические преступления. Как вы это оцениваете?
— Повторюсь, что, по моему мнению, во многом происходит инфляция уголовного законодательства. Нестабильность уголовного процессуального законодательства наносит страшный удар по правосудию. Мы боремся за стабильность судебных решений, правовую определенность. Но как можно говорить о стабильности судебных решений по уголовным делам, когда уголовное законодательство постоянно меняется? Такого количества изменений не было никогда. Ранее за 40 лет существования предыдущего Уголовного процессуального кодекса количество поправок вряд ли превысило двадцать, а с момента введения нового УПК появилось более пятисот поправок. Схожее положение и с Уголовным кодексом. Хотя, по сути, уголовное законодательство – очень консервативная отрасль права. В отличие от гражданского законодательства, оно не зависит от изменений экономических и политических формаций в обществе. Система уголовного права изначально основана на простых и очевидных ценностях религиозной и светской морали.
— Не убий, не укради…
— Да. Для чего менять кодекс с такой скоростью, мне непонятно. К чему это приведет? Недавно снова заговорили о том, что пора писать новый Уголовный кодекс. Нужно ли это? Принятием новых кодексов через каждые 10-20 лет мы ничего не решим. Проблема в том, что мы никак не можем прибиться к какой-то определенной системе. В уголовном процессе основной проблемой является досудебное производство. В каком виде оно должно существовать? Из досудебного накладки переходят в судебное производство. Претензии, которые часто предъявляются к судам, к сожалению, заложены в самой системе. Хуже того, на все это накладывается система человеческих взаимоотношений. Обращаясь, например, к тем же проблемам оправдательных приговоров и к справке 2-НДФЛ: кто виноват, что у нас сложилась такая система, при которой следственные органы не направляют в суд такие дела?
— Они боятся, что суд отклонит их обвинения, основанные на том, что подделка справки 2-НДФЛ не является подделкой документа.
— А почему они не хотят рискнуть и все-таки направлять такие и иные неоднозначные дела в суд? Часто высказывается претензия о том, что у нас мало оправдательных приговоров. Но причина этому не в том, что суды страдают так называемым «обвинительным уклоном», а в том, что следственные органы не направляют в суд дела, где у них есть хоть малейшие сомнения в том, что приговор суда будет обвинительным. Вы знаете, сколько в судах жалоб от потерпевших на отказ следствия возбудить уголовное дело? Расскажите этим людям про обвинительный уклон — и они вам ответят, что, мягко говоря, не разделяют это мнение. Разве это нормально, что правоохранительные органы, в ущерб правам потерпевших, хотят работать без риска получить оправдательный приговор? Если привести аналогию с медициной, то при той формальной системе, с которой мы подходим сейчас к медицинской ошибке, выдающегося хирурга Николая ПИРОГОВА очень быстро бы осудили и посадили, и он бы не стал великим. Потому что он рисковал. Врач не может не рисковать в своей деятельности. Следователь тоже. Но сейчас система отчетности у них такая, что следственные органы поставлены в условия, что для них необходимо либо раскрыть, либо укрыть преступление. Это их беда.
— Возвращаясь к прецедентам, в других странах эта система ведь работает?
— Часто у нас говорят, что в России прецедентная система работает намного хуже, чем где бы то ни было. На самом деле у нас нет прецедентного права. Неверно думать, что судебный прецедент – это когда кто-то один решил, а потом все так решают. На самом деле право на такие значимые высказывания имеет далеко не каждый, а только судья высокого уровня. Нельзя спутывать разные системы права и восхищаться той или иной. Люди, живущие в системе прецедентного права, очень часто говорят, что нормативная система куда получше будет, попонятней.
— Как вы относитесь к критике судов?
— Я никогда не считал, что суд нельзя критиковать. Я против того, чтобы суд критиковался человеком, не вникшим в проблему, человеком, который в силу своей позиции заинтересован в чем-то. Я приведу один красноречивый факт. В 2007 году был опубликован доклад Общественной палаты о судебной реформе. В нем наряду с очень жесткими оценками текущего положения в судебной системе приведены данные комплексного социологического исследования ВЦИОМ, которые показывают, что среди граждан, имеющих личный опыт обращения в суд, наиболее высокий уровень позитивных оценок работы судов, чем среди тех, кто отзывался о работе судебной системы, основываясь не на своих собственных впечатлениях от участия в судебных процедурах, а на информации, полученной из СМИ. Таким образом, именно опыт контактов с судебной системой позволяет гражданам обоснованно выносить оценки относительно качества и эффективности судебной системы, а также снижают уровень негативной стереотипизации в отношении судов.
— А как вы относитесь к критике, если в ней есть намек на финансовую заинтересованность судей в принятии того или иного решения? Часто можно услышать фразу: «В суде все были куплены».
— Отвечу вопросом на вопрос. Вот ситуация: адвокат получил от клиента гонорар, но проиграл дело при, казалось бы, очевидных шансах на успех. Я могу вам сутками приводить примеры ситуаций, когда именно непрофессионализм адвокатов топил их клиентов как по уголовным, так и по гражданским делам. Как вы думаете, чем такой адвокат объяснит клиенту свой провал? Признается ли в том, что ему не хватило профессионализма осмыслить сложное законодательство, добросовестно потратить необходимое время и тщательно поработать с доказательствами, задать свидетелям нужные вопросы, выработать эффективную процессуальную стратегию? Или скажет, что суд был ангажирован? Кроме того, много ли вы знаете людей, готовых согласиться с тем, что они не правы, и признать справедливость своего проигрыша в суде? Думается, ответы на эти вопросы очевидны. Мне бы очень хотелось, чтобы негатив по отношению к судам можно было объяснить только вышеприведенными причинами. Но, к сожалению, я не могу сказать, что наша система абсолютно чиста. Тем не менее контроль налажен достаточно жестко, и, если возникают подозрения, на них всегда реагируют. Да, есть решения, которые вызывают вопросы. Далеко не все из числа добровольно ушедших у нас в отставку судей на самом деле ушли действительно добровольно. Иногда бывает, что судья выносит нелогичное решение под воздействием речей адвоката, к примеру. Такое с каждым может случиться. Но если просматривается система таких решений, то мы принимаем определенные меры, какие, не скажу — это наше внутреннее дело.
— Находясь в информационном пространстве, невозможно не заметить, как сильно подрывается доверие к судебной системе.
— Сейчас в обществе сложилась такая ситуация, что недоверие к власти проецируется на все, в том числе на судебную систему.
— Может быть, потому, что власть использует суды в своих целях, и население это чувствует?
— Вы хотите сказать, что суды всегда стоят на стороне власти? У меня вызывают возмущение некоторые публикации по этому поводу! Ведь не менее 70 процентов решений по спорам между гражданами и властью решается в пользу граждан. Но это не звучит и воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Тех, кто выступает с подобными мнениями, мне хочется пригласить к нам и предложить из первых ста попавшихся под руку дел найти хотя бы три сомнительных решения. Не найдете! Конечно, в споре слабого и сильного преимущество порой оказывается на стороне сильного, потому что он лучше подготовлен юридически. А суд общей юрисдикции сейчас, к сожалению, выведен за рамки активности. Если на советский суд худо-бедно возлагалась активная роль в процессах, то теперь она вообще исключена. Нам разрешено только изучать предоставленные доказательства. По сути дела, судья даже не вправе подсказать человеку, чтобы тот исправил какую-то формальную ошибку — к примеру, изменил основание или предмет иска. Даже когда судья видит, что адвокат буквально топит своего клиента – он обязан молчать и не имеет права даже намекнуть на необходимость нанять другого представителя.
— Колоссальный медийный резонанс получил процесс над группой «Pussy Riot». Вы за этим наблюдаете?
— Как обыватель – да.
— Вас не затрагивает то, что на судью льется критика и даже угрозы, но ни государство, ни судейское сообщество его от этого никак не защищает? Не может ли судейское сообщество в лице какого-то своего органа выступить в собственную защиту?
— Суд не может себе позволить участвовать в этих спорах, которые, безусловно, являются политическими. Каким образом суд может себя защитить, по-вашему?
— Например, в форме открытого письма, в котором судейское сообщество протестует против нападок на судей до вынесения приговора. Вот сейчас в Москве идут процессы над «Pussy Riot» и МИРЗАЕВЫМ. Еще не вынесены приговоры, а грязь на судей уже льется.
— Согласен, такое заявление от судей Москвы было бы обоснованным. Но судейское сообщество также находится в растерянности от сегодняшних реалий. Я читал даже заявления людей на очень высоком уровне о том, что нет ни одного честного судьи, всех надо разогнать. Но я не могу поверить, что такой человек настолько глуп, что может поверить в подобную ересь. Отсюда, видимо, и попытка законодателя, в частности, с помощью закона о клевете противостоять этому целенаправленному движению.
— Пишут, что изменение оплаты труда судей отрицательно сказалось на их положении. Это так?
— Изменения в оплате труда пока только обсуждаются. Сегодня по всей стране труд судей оплачивается одинаково. И по столичным меркам зарплата московского судьи очевидно недостаточна. Но, исходя из уровня зарплат в провинции, в Омске зарплата у судей достойная и позволяет судье чувствовать себя материально независимым. Поэтому у нас есть моральное право с судей спрашивать. Мы сейчас к подбору кадров очень тщательно относимся.
— Есть ли дефицит судей?
— Огромной очереди желающих у нас, к сожалению, нет. В резерве на должность федерального судьи на сегодняшний день 49 человек. Из них только 16 еще не участвовали в конкурсе. Остальные участвовали, некоторые – до пяти раз. Полтора десятка из числа кандидатов, с нашей точки зрения, имеют недостаточный уровень образования. Это оценивается по данным аттестата и результатам сдачи квалификационного экзамена. Из оставшихся претендентов пятеро – это родственники судей, а у нас, скажу откровенно, действует неформальный запрет на занятие должности родственниками судей. Целесообразность такого ограничения – не наш вопрос, но оно существует.
— Видимо, это вызвано тем, что в правоохранительную и судебную системы без связей уже просто невозможно попасть.
— Не соглашусь. Не скажу про правоохранительные органы, но у нас за пять лет, которые я возглавляю областной суд, в среднем конкурс на место мирового судьи составлял свыше трех человек на место. Если бы назначения происходили только по предварительной договоренности, разве был бы такой конкурс? Люди бы просто не пошли на конкурс, не имея уверенности в том, что у них есть шанс. Статистику не обманешь, она тонко отражает то, что существует на практике. Скажу больше: у меня есть личный опыт, когда очень достойные профессионалы, работающие в нашем городе, отклоняли мои предложения стать судьями.
— Не слишком ли много судей выходит из помощников — людей, не имеющих житейской практики?
— Мне вот интересно, а житейский опыт где добывается? В жизни или на должности? В чем помощник судьи обладает меньшим жизненным опытом, чем помощник прокурора, к примеру? Он что, никого не любит, ничего не видит, никуда не ходит, живет в вакууме?
— Во-первых, это, как правило, очень молодые люди, а во-вторых, они живут только в этой системе и другой не знают.
— В профессиональном же плане помощник судьи намного лучше подготовлен, чем любой адвокат, любой помощник прокурора, любой следователь того же возраста и стажа. И по опыту, из бывших помощников получаются очень хорошие судьи. Разница между помощником судьи и адвокатом в том, что адвокат зачастую имеет опыт злоупотребления законом в интересах клиента, а это кандидату не на пользу. Такая профессиональная деформация часто проявляется в неблаговидных формах и негативно влияет на судью. А помощник — это как чистая доска. Кроме того, дать человеку профессиональную характеристику извне тяжелее, чем изнутри. Он ведь вырастает на наших глазах. К тому же у нас ведь далеко не все помощники попадают в судьи, а только 10-15%.
— Можете привести статистику по Омской области, откуда за последнее время люди приходили на должность судьи?
— За полтора года, с января 2011-го по июль 2012 года, было назначено 27 федеральных судей, из которых 9 пришли из мировых, 6 – из помощников судей, 7 – из органов прокуратуры, 5 – из других ведомств (адвокатура, чиновники и другие юристы с образованием и стажем). Скажите, есть ли здесь хоть какой-нибудь перекос? К тому же шесть помощников, которых мы взяли в судьи, подготовлены несравненно лучше всех остальных. У них настолько высокий профессиональный уровень, что практически всех их мы готовы взять в областной суд. В мировой юстиции — другая картина. Там 23 человека назначено: из помощников судей — 14, из прокуратуры – 1, из других ведомств – 8. Картина здесь такова, потому что в мировую юстицию не рвутся – это считается непрестижным. Но кандидатов мы стараемся сначала пропустить через мировую юстицию – она дает хорошее понимание того, насколько способен человек быть судьей. Сейчас это большая ответственность — брать судью пожизненно. От профнепригодных избавиться очень сложно. Порядочного судью никто никогда не уволит. Я лично не знаю ни одного случая, чтобы судью выдавили ни за что. У нас очень эффективная корпоративная система, которая не позволяет принудить человека к чему-то, чего он не хочет. Все-таки судебная – самая независимая из всех систем. Статус судьи – это мощная защита.
— А мирового судью возможно снять с должности?
— У мирового судьи есть трехлетний срок полномочий, а затем – десятилетний. Если человек не прошел проверку, его, по крайней мере, можно не рекомендовать на следующий срок. Такое у нас происходит.
— Как вы отнеслись к критическому выступлению доктора юридических наук профессора Александра КОСТЮКОВА о судах общей юрисдикции, принимавших противоположные решения по отношению к судам арбитражным по поводу требования области от города двухмиллиардного трансферта после передачи медицинских медучреждений?
— Когда по вопросу о трансферте выносится решение в двух разных судах – Омском областном и арбитражном, и КОСТЮКОВ Александр Николаевич дает интервью СМИ и говорит, что, в отличие от арбитражного суда, областной суд ангажирован областной властью, я считаю, что такие заявления недостойны преподавателя права. Потому что такое высказывание — это не критика. Это – свидетельство профессиональной дисквалификации. Я допускаю мысль о том, что слова Александра Николаевича были неточно переданы при публикации. Но, к сожалению, опровержения от него до сих пор не последовало.
— Суды подозревают не только в подверженности влиянию власти, но и прокуратуры.
— Какое может быть влияние, когда прокуратура для нас – всего лишь сторона? Все-таки в советское время у прокуратуры были другие и функции, и возможности. А сейчас они поставлены в роль стороны, и они с ней справляются. У нас с ними нет никаких взаимных претензий. Сейчас прокуратура даже оказалась ограничена в возможностях опротестования уголовного дела. После кассационного обжалования они уже двинуться дальше не вправе.
— В судебных спорах между супругами российский суд чаще всего встает на сторону матери. А почему никто не изучает личность, материальное положение матери? Споры между олигархами и их женами привели к тому, что эти проблемы стали обсуждаться публично, но на провинциальном уровне никто этим не занимается. Решения автоматически выносятся в пользу матери.
— Представьте, что мы с вами в исламской стране. Кто-нибудь там рассматривает возможность передачи ребенка матери? Разумеется, нет. Дело в том, что и у нас сложились традиции. Я абсолютно с вами согласен, что в ряде случаев это не совсем правильно. Но так уж сложилось, что у нас женщина ближе ребенку. На днях мы отменили решение апелляционной инстанции, когда районный суд присудил отдать ребенка отцу, а в апелляции мать оказалась убедительней. Попробуйте найти правильное решение, когда оба родителя хорошие, нет ничего отрицательного. Это дело сложнейшее! Ни один профессионал не осмелится сказать, что менталитет и обычаи не влияют на судебные решения. Я согласен, что в этой части у нас есть перекос, но от этого никуда не деться.
— Недавно было вынесено решение по делу Вячеслава ЛОГИНОВА, осужденного по статье за распространение наркотиков. Областной суд, пересмотрев свое решение трехлетней давности по жалобе самого осужденного, оправдал его по одному из двух эпизодов обвинения и сократил ему срок с шести до трех лет. Насколько в вашей практике редки такие случаи, когда через несколько лет суд меняет свое решение?
— Там на самом деле ничего нового нет. Это связано с появлением новых позиций Верховного суда в оценке некоторых моментов, и теперь мы перелопачиваем тысячи дел.
— Тысячи дел – это буквально? По своей инициативе?
— Только по жалобам. Да, без преувеличения тысячи. В год через надзор проходит 16-20 тысяч уголовных и гражданских дел. Надзорное производство по гражданским делам открывается редко, у нас их было всего около пятидесяти. А по уголовным – сотни. Из всех 15 тысяч осужденных процентов десять у нас сидят за наркотики. В связи с этим у нас очень много подобных пересмотров.
— Вопрос навеян общением с представителями банковской сферы. Существует 208-я статья, в которой говорится о том, что присужденные по невыполнению кредитных обязательств суммы могут быть проиндексированы, если они не были по каким-то причинам взысканы вовремя. Согласно этой статье, суд может произвести перерасчет, и практика такова, что решения по таким делам принимаются совершенно разные. Есть ли какие-то критерии, по которым решается, индексировать или нет? Формулировка «может произвести» настораживает.
— Если написано, что может, значит, допускается усмотрение судьи, и в этом есть разумный подход. Во взаимоотношениях гражданина и банка, к сожалению, гражданин менее защищен, чем банк. Банковское лобби огромно, но банковское сообщество, к примеру, совершенно не обеспокоено проблемой добросовестного приобретателя по заложенному имуществу. Хотя в их силах добиться изменения законодательства, внести полную ясность. Но это для них невыгодно. Иногда отсутствие индексации по сумме позволяет суду показать свою оценку недобросовестности банка. Бывает, что банку выгодно держать гражданина в долгах, если он точно платежеспособен. Что касается судебного усмотрения, я лично считаю, его необходимо ограничивать. В то же время судья должен иметь усмотрение, чтобы справедливость могла соотноситься с нормативной базой. Не всегда просто это сделать.
— Владимир Алексеевич, суды не допускают, что некоторые органы бывают ангажированы и могут недобросовестно предоставлять испрашиваемую информацию?
— Суд поставлен в такие условия, что ему запрещено проявлять собственную инициативу. Каждая сторона должна доказывать свое, и на этом — все. В этом разница между уголовным и гражданским процессами. В уголовном процессе есть присутствие государства, на которое возложена обязанность не только обвинять, но и защищать. Там все-все проверяется. Но в гражданском процессе суд не может и не должен этого делать. Ему это запрещено. Редко кто-то из судей по собственной инициативе вмешивается, и то лишь в том случае, если уж сам видит явную и неприкрытую несправедливость происходящего.
— У вас бывают формальные или неформальные встречи с силовиками?
— Безусловно. Сейчас, как мне кажется, областные УВД, ФСБ, прокуратуру, следственный комитет возглавили люди, у которых безупречный послужной список, репутация настоящих профессионалов, преданных своему делу. И их деятельность очень эффективно координируется главным федеральным инспектором по Омской области. И знаете, я поделюсь очень личным впечатлением от общения с этими людьми: главное, особенно в нынешнее непростое время, это то, что они – государственники в подлинном смысле этого слова. Раньше я никогда ни о ком так не высказывался. Теперь у меня есть все основания для этого.
— Это взаимодействие суда и силовых органов как-то урегулировано?
— Нет, урегулированного взаимодействия никакого нет. Есть совет безопасности при губернаторе, но я туда не вхожу. Я вообще никуда не вхожу, потому что мы не можем ничего координировать, это выглядело бы неправильно. Чрезмерное сближение с правоохранительными органами неуместно, но я считаю нормальным, когда происходит общение и каждое ведомство доводит свои проблемы до других сторон. Очень полезно послушать и представителей защиты, и представителей обвинения, когда речь идет не о конкретных делах, а об общих тенденциях. Неформальная обстановка этому помогает. Но с адвокатами, как и с прокурорами, нельзя общаться по конкретным делам – в таких вопросах невозможно получить объективный взгляд на вещи, тебе будут просто навязывать свою позицию.