Выпускник экономфака ОмГУ стал проректором Московской духовной академии.
Сегодня в России действуют 39 семинарий, в которых можно получить высшее духовное образование. В старейшей из них — Московской духовной академии, основанной в 17 веке, проректор по учебной работе – наш земляк иерей Павел ЛИЗГУНОВ. Сын известного омского предпринимателя Олега ЛИЗГУНОВА, родился и вырос в Омске, окончил экономический факультет ОмГУ им. Достоевского, а затем снова пошел учиться. На этот раз в Московскую духовную академию. О причинах такого решения, о взглядах на отношения церкви и государства, а также об особенностях работы и учебы в МДА его расспросила обозреватель «Коммерческих Вестей» Анастасия ИЛЬЧЕНКО.
– Отец Павел, скажите, как случилось, что через непродолжительное время после красного диплома экономического факультета ОмГУ вы решили получить религиозное образование?
– 15 лет прошло с тех пор, как я поступил в семинарию, поэтому все уже не так свежо в памяти... Если кратко – Господь призвал. Если последовательность вспоминать… Ну, во-первых, экономика не была моим призванием. Я проработал полтора года экономистом, но радости эта деятельность мне не приносила. Параллельно происходили какие-то духовные поиски, в результате которых пришел к вере. Книги по русской религиозной философии, истории религий меня интересовали давно, тем не менее само обретение веры произошло совершенно нежданно.
А вообще среди поступающих в семинарию немало людей с высшим образованием. Некоторые из них – как я, выпускники модных специальностей, которые они выбирали не по призванию. Со мной в семинарии учились даже кандидаты наук. Господь призывает человека, и он идет Ему служить. Это может произойти на самом разном жизненном этапе, только Господь знает – почему именно тогда.
– Мне всегда казалось, что для серьезных жизненных перемен нужны веские причины. В советское время не в каждой семье знали, как помолиться, как поставить свечку. Откуда об этом узнали вы?
– Когда Бог призывает человека, это всегда очень серьезная причина, уверяю вас. Едва ли в жизни бывает что-то серьезнее. Семейного церковного воспитания у меня не было. Папа и мама не чужды веры, хотя и не были вполне церковны. Меня крестили, правда, уже в сознательном возрасте и по моей инициативе. Мама читала некоторых русских религиозных философов и рекомендовала мне. Папа не считал себя верующим, однако любил иногда со мной в храм зайти, свечку поставить. Ведь душа по природе – христианка. Впрочем, как правильно свечку ставить, на службе себя вести и т. п., я не знал. Пришлось читать, спрашивать, смотреть, как делают другие. Но это не самое сложное.
– А что самое сложное?
– Обрести веру. Но проследить, как это происходит, что у человека на душе в такие моменты, сложно. В христианстве человек обретает живого Бога. Одна из версий происхождения понятия «религия» – от латинского глагола «связывать»: религия – то, что связывает нас с Богом. Христианство дает эту связь непосредственно. Бог проявляется в жизни человека – и в житейских обстоятельствах, и в молитвенном опыте. Это превосходит все, что человек прежде знал, если не имел веры. Это будто ты капли дождя ловил из окошка, а тут попал под водопад. Вера становится определяющей для многих его дальнейших шагов. Конечно, не обязательно, чтобы служить Богу, быть священником.
– Но вы пошли не обычным путем, стали не просто священником, а преподавателем духовной академии, даже защитили кандидатскую диссертацию…
– Сначала я пять лет учился в Московской духовной семинарии, потом два – в магистратуре академии, затем четыре – в аспирантуре. Это, в общем-то, довольно обычный путь, если более или менее чувствуешь склонность к научной деятельности. В 2017 году защитил кандидатскую диссертацию по богословию. Тема – «Понятие смирения в античности, Священном Писании и греческой патристике I-III веков». Сейчас работаю в академии проректором по учебной работе.
– Какие дисциплины вы преподаете?
– Патрологию – общую и русскую. Это учение святых отцов-подвижников, которые оставили письменное наследие о христианской вере и нравственности. Такие источники наряду со Священным Писанием являются одним из главных оснований нашей веры. Например, учения святителя Василия Великого, Иоанна Златоуста или наших русских – Феофана Затворника, Игнатия Брянчанинова.
– Какого возраста ваши студенты? Это уже взрослые, состоявшиеся люди?
– Разные. Большинство поступают все-таки после школы, но есть и процент более зрелых – с высшим образованием, опытом работы. Статистики не собирал, навскидку таких где-то пятая часть. Кроме того, в семинарии довольно разношерстный состав. В Омске я учился в физико-математической школе и регулярно ездил в специализированный летний лагерь, где была среда, объединенная общими интересами – не только в плане естественных наук, но и в музыке, литературе. А в семинарию приходят люди очень разных интересов и жизненного опыта, они объединены другим – общей верой, решением служить церкви. Это довольно интересная среда.
– Много студентов МДА отсеиваются на первом курсе, когда понимают, что ошиблись с выбором?
– Это происходит на всех этапах. Бывает, что и не по собственному желанию. Ведь у нас большой удельный вес воспитательной работы – поведение человека должно соответствовать церковным канонам, заповедям христианского учения. Если на первый курс поступает 90 абитуриентов, то последний курс заканчивает не больше 70. И это, в общем-то, хорошо. Наш бывший ректор архиепископ Евгений всегда говорил, что студенты, которые уходили, потому что понимали, это не их путь, поступали честно и правильно. В служении Богу нужна уверенность.
– Каковы рамки шалостей, которые могут себе позволить студенты МДА? В ОмГУ, как вы помните, некоторые могли даже нетрезвыми прийти на занятия. Что в духовной академии могут простить студенту, а что вряд ли?
– В МДА рамки строже, но они отличаются от тех, что в светских вузах. По внутренним правилам Академии студентам запрещается употреблять алкоголь, но на практике это не самая тяжелая статья. Чтобы об этом стало известно администрации, надо не просто фужер вина выпить в праздник (свои-то не сдадут), а проявить явную чрезмерность, чтобы всем очевидно было. Отчисляют за это, как правило, не с первого раза, а когда становится понятно, что это болезнь, с которой студент не может справиться.
За ложь отчисляют быстрее, не говоря уже про воровство. На моей памяти был лишь один такой случай – с абитуриентом. Здесь дорога в МДА сразу закрывается. Кроме того, есть вещи, которые в светском вузе не являются предосудительными, а у нас за них отчисляют, например, добрачные отношения. Священнослужитель по канонам должен быть единожды женат и не может иметь половых отношений до женитьбы. За подобное отчисляют сразу, ведь человек уже не сможет стать священником.
– Что должно прийти сначала – вера или уверенность, что сможешь выполнять все правила?
– Конечно, вера. Уверенности, что ты нигде не оступишься, у христианина в принципе никогда не может быть. Любой может оступиться. Вообще христианин должен надеяться не на свои силы, а на Бога. Делать все, что от него зависит, но результат всегда возлагать на Бога. Ни один семинарист в здравом уме не может считать себя достойным священного сана. Мы, реальные живые священники или кандидаты в них, никогда до этого уровня не дотягиваем и прекрасно это понимаем. Наша задача – стремиться к идеалу и каяться в упущениях. Но есть вещи, которые недопустимы, после которых человек уже не может стоять у престола.
– Считается, что мужчины полигамны и им сложно идти против природы…
– Две тысячи лет христианства это было грехом. Сейчас многие понятия извращаются. Может быть, это растущее влияние ислама или какое-то общее языческое мировоззрение… А почему женщины не полигамны? Потому что они становятся беременными, а мужчины нет? Мне кажется, происходит просто оправдание разнузданности. Человека мучает много греховных страстей, если он хочет им следовать, то всегда найдет оправдание. Если у человека есть вера, то он знает, что грех – это грех. Независимо от того, поступает в семинарию или нет. Как правило, служить идут, когда это уже аксиома. Страсти относительно отношений между мужчиной и женщиной беспокоят человека всю жизнь – от подросткового возраста часто до глубокой старости. Да, второй брак для священника недопустим. Нужно осознавать это, когда становишься священнослужителем, в частности, быть внимательнее при избрании супруги.
– Если не секрет, ваша супруга имеет отношение к церкви?
– Да, мы познакомились в академии, она училась в регентской школе. В академии три факультета: пастырско-богословский, где учатся ребята и готовятся к принятию священного сана, регентский, где готовят певчих и управляющих церковным хором – регентов, и иконописный. В регентском учатся в основном девочки. Супруга сейчас регент церковного хора.
– Вам удалось сохранить друзей детства после ухода в лоно церкви? Все ли вас поняли?
– Никто меня не порицал, наоборот, отнеслись с уважением. С годами друзей становится меньше у всех, кто-то отсеивается, а новые приобретаются гораздо сложнее. Да, у меня сохранились друзья юности и детства, всегда с большой радостью встречаюсь с ними.
– Часто бываете в Омске?
– Практически каждый год приезжаю к родителям. Сейчас с детьми путешествовать сложнее, поэтому бывает, что прилетаю один на два – три дня.
– А как восприняли ваше решение родители?
– Очень достойно восприняли. Где-то с непониманием, с тревогой – но это была тревога за меня, исключительно. Но приняли. Поддерживали. Я им за это благодарен, как и вообще за все.
– Вырастая, дети (а у вас их трое) часто идут по стопам родителей в профессию. Вы видите своих в церкви или прочите им другое будущее?
– Чтобы они стали православными верующими – да, это мое горячее желание, для христианина это единственный путь к спасению. Хочется, чтобы мои дети с него не сходили. Что касается рода деятельности, мне кажется, нужно максимально помочь ребенку проявить способности, которые у него есть, найти свой путь. Пока у нас нет пожеланий, чтобы дети стали кем-то конкретным: рано, старшему еще только семь лет, в этом году он пойдет в школу. Относительно служения священника: если у кого-то из них такое желание родится, я поддержу, но сам к этому никого побуждать не буду – это точно.
В дореволюционной России духовенство было сословное, дети священников часто шли по их пути. И сейчас среди наших семинаристов много детей духовенства. Наверное, человек, выросший при храме, врастает в него. У меня такой преемственности нет, я не знаю, как ее формировать. И не очень хочется этого делать. Бывает, что у священников дети пономарят в храме, помогают в алтаре. Я думаю, это хорошо – но сам к такому не стремлюсь. Своих детей не собираюсь запускать в алтарь до более-менее осознанного возраста, когда сами сильно потянутся.
– Давайте поговорим о взаимоотношениях церковь – государство. Наш бывший губернатор Леонид ПОЛЕЖАЕВ планирует на Ленинской горке восстановить Ильинский храм, снесенный в начале 20 века, однако не все население города положительно оценивает возведение очередного собора в центре Омска. А правительство региона пока молчит. Как должны регулироваться эти отношения? Как более бережно для чувств верующих и остальных омичей разрулить ситуацию?
– Церковь часто упрекают, что она вмешивается в дела государства, берет на себя его функции. Понятие «отделение церкви от государства» ввели большевики. По сути, оно должно означать, что церковь не берет на себя никаких государственных функций, как это было до революции, когда в соборах регистрировали браки и после венчания выдавали государственный документ. В свою очередь государство не должно было вмешиваться во внутрицерковные дела, решать, кто будет архиереем, кто священником.
Но ведь церковь находится в стране, в обществе – от них-то она не отделена. Большое количество людей себя связывают с православной верой. И церковь не может не быть обеспокоена тем, что происходит, и просто обязана высказываться по критически важным вопросам. Она озабочена тем, чтобы была устроена жизнь, которая не мешает быть христианином. В современной Европе, в Америке ситуация стремительно меняется, и быть христианином становится сложно, человек уже не может прямо говорить какие-то вещи – называть грех грехом, его за это могут уволить с работы, если не посадить. И церковь обязана высказывать свои опасения. А отделенность проявляется в том, что у церкви нет никаких прямых рычагов влияния на государство. Вот вы говорите, правительство Омской области пока молчит. Я думаю, это нормально, что власти взвешивают ситуацию, изучают целесообразность, смотрят, как люди настроены. Могут поддержать – могут не поддержать.
Мне кажется, в Омске не хватает храмов не столько в центре (их там довольно много), сколько на окраинах. В Москве есть программа «200 храмов», согласно которой в столице строятся небольшие церкви в шаговой доступности от человека. Здраво же? Изначальный замысел владыки Феодосия и Леонида Константиновича понятен – восстановить святыни, которые были разрушены, мотивация хорошая, но мы имеем дело с реальностью. Бывают случаи, когда восстанавливают огромные монастыри, а там никого нет, в монашество сейчас мало кто идет. Надо сообразовываться с потребностями верующих людей, ведь храмы строятся для них.
Впрочем мне сложно по этому вопросу определенно что-то судить – я не знаю ситуацию изнутри. Наверняка у владыки Владимира взвешенная позиция, я думаю, к ней должны прислушаться.
– Вам приходилось путешествовать по святым местам?
– Дважды бывал в Израиле на Святой земле, дважды на Афоне. В Абхазии посещал Новоафонский монастырь, пещеру великомученика Василиска. В Соловецкий монастырь ездил, в Оптину пустынь, в Дивеево. Вообще у меня не очень большой стаж паломничества.
– Посещение таких мест – обязательная программа для воцерковленных?
– Наоборот, у святых отцов встречается даже порицание паломничества на Святую землю. Когда Григорий Нисский посещал ее, у него осталось негативное впечатление от суетности, множества соблазнов, окружающих паломников. Он писал, что лучше умом путешествовать в горний Иерусалим (Царство небесное, рай), оставаясь на одном месте, чем телом – в земной. Впрочем это, конечно, совсем не абсолютный запрет, паломничество всегда было распространено в церковной среде.
В древнерусской литературе есть даже целый жанр «хождений» – описаний совершенных паломничеств. К тому же сейчас паломничество стало технически гораздо проще. Но оно никогда не являлось обязательной программой для верующих, все исключительно по зову сердца: если человеку хочется побывать там, где был Спаситель, Божья Матерь, где проповедовали апостолы или какие-либо святые. Мне вот поездка на Святую Землю очень понравилась и запомнилась. Еще я иногда ездил в какой-либо монастырь и жил там несколько дней, чтобы сконцентрироваться и помолиться повнимательнее.
– Любимый монастырь у вас есть?
– Одного нет. Очень люблю Троице-Сергиеву лавру, в которой сейчас служу и работаю, Дивеевский монастырь, святую гору Афон в целом. Там много монастырей, это удивительнейшее место. К сожалению, сейчас у нас с ними разорвано общение. Это боль в сердцах православных людей. В свое время ездил в Никандрову пустынь под Псковом. Все это разные по наполнению монастыри, одни стоят посреди большого города, благоустроенные, а другие представляют собой маленький скит в лесу. Каждый по-своему хорош. Нравится Никольский монастырь в Большекулачье. Когда жил в Омске, часто туда ездил.
– Иногда люди приходят в религию, когда начинают верить в чудеса. Вы сталкивались с этим?
– Явные чудеса встречаются редко. Я с некоторыми знаком. В раннехристианское время Бог давал много чудес, а потом их поток стал иссякать. Отцы это объясняли тем, что в них исчезла потребность. Раньше церковь находилась во враждебной Римской империи, и нужно было что-то ее укрепляющее, а когда христианство стало государственной религией, в чудесах необходимость отпала. Ректор нашей академии до этого служил в Таджикистане, он рассказывал, что мусульмане, приходящие за помощью к нашим иконам, получают ее довольно часто и явно. Намного чаще, чем православные. Последние по этому поводу скорбят и жалуются: почему же несправедливость такая. На что он им объяснял: «Вам это не нужно, потому что вы и так на пути спасения находитесь, а им Господь показывает, где истина, чтобы была возможность обратиться к вере». Неисповедимы пути Господни. Кого-то Господь призывает чудесами, исцелениями. Но бывают люди экзальтированные, которые видят чудеса там, где их нет, ищут их повсюду, тщательно изучают собственные сновидения. Это путь пагубный, опасный. В норме христианин считает себя недостойным каких-то особенных явлений.
Кроме того, гораздо чудеснее любых внешних явлений – когда Бог открывается твоему сердцу. Это совершенно новый опыт, о котором даже не догадывался никогда.
– 24 марта этого года вас утвердили в должности проректора по учебной работе МДА, но фактически вы занимались этой деятельностью с 2018 года. Расскажите о ней, она отличается от той, что в светских вузах?
– Думаю, немногим, разница лишь в том, что вуз у нас небольшой, хотя в церковной образовательной системе мы самая крупная академия. У проректора по воспитательной работе деятельность существенно отличается, а у меня, полагаю, очень похожа на светские вузы. Составляю расписание, работаю с преподавательским составом. Мы встроены в среду государственного образования. У нас есть лицензия, с 2016 года – госаккредитация, выдаем дипломы государственного образца, соответственно, все приказы, образовательные стандарты и прочие нормативные документы мы обязаны выполнять. Пока еще многое приходится настраивать.
Если говорить о специфике, то, например, важно, чтобы вера преподавателей, особенно профильных богословских дисциплин, не вызывала никаких сомнений, чтобы они не исповедовали ложные взгляды. Человек может быть профессионалом, но выдавать вещи, далекие от православной веры. Вообще очень важен личный пример преподавателя, его духовный опыт. Бывает, что он не идеален с точки зрения подачи знаний, но это такая личность… У нас был архимандрит Матфей Мормыль, это легендарный регент хора Троице-Сергиевой лавры. В мое время он преподавал литургику и часть предмета Новый завет. Он уже был старенький, его приводили под руки. Знания, которые он давал, были близки к нулю – пол-урока шла перекличка, где он шутил со студентами. Но вот опыт общения с ним, соприкосновение с этой личностью были бесценны. Складывалось ощущение, что находишься возле теплой русской печки, на которой бабушка печет пирожки. Человек просто приходил и согревал своей любовью, теплом, добротой. Думаю, в светских вузах это тоже присутствует, но у нас, может быть, более концентрировано.
– И напоследок, отец Павел, ответьте, пожалуйста, на несколько коротких вопросов. Вы загадываете желания на Новый год? Какие?
– Да, в этой дате нет ничего особенного, но все же некий рубежный момент. Если есть что-то на сердце, почему бы об этом не вспомнить? Что именно загадывал – даже не помню.
– О чем мечтаете?
– Например, хотим жить на земле, в доме, а не в квартире.
– Какое искусство предпочитаете?
– Музыку. Разную – и классику, и народную, и бардовскую песню, и рок.
– Самый страшный момент вашей жизни?
– Не буду говорить, поскольку это касается не только меня.
– А самый радостный припомните?
– Таких было много, сложно выбрать. Одни связаны с обретением веры – когда поступил в семинарию, другие с детством, когда папа и мама рядом и есть чувство тепла и защищенности, а еще ощущение сказочности окружающего мира. А обретение веры – это как новое детство: ты понимаешь, что под крылом любящего Отца и Он тебя ведет, и вновь чудесен окружающий мир. Счастливые моменты связаны с созданием своей семьи – с женитьбой, рождением детей. Таких моментов много.
– Как вы относитесь к пандемии коронавируса, от которой сегодня страдают люди всех вероисповеданий?
– Странная история. Есть впечатление, что медицинским аспектом она не исчерпывается, и большая тревога о том, во что все это выльется. Но верю, что Господь не оставит.
Ранее интервью полностью было доступно только в печатной версии газеты «Коммерческие вести» от 26 августа 2020 года.
