— Откуда возникла идея «Сибирского Аукционного Дома»?
— Можно сказать, что сама собой. Но на деле «САД» стал итогом длительного пути собирания картин, организации первых галерей, выставок. У меня очень большой опыт продажи картин. Ведь до меня художники не могли ничего самостоятельно продать.
— О чем вы?
— В советские времена, если ты не член Союза художников, продавать свои работы ты не имел права — спекуляция, шарлатанство, тунеядство. А когда я в восемьдесят девятом открыл Галерею современного искусства, художники пришли в галерею, как в комиссионный магазин: мы вам даем, а вы продаете. Никто тогда не знал, как продавать, кому и за сколько. И я начал устраивать выставки. А выставляться не члены Союза художников тоже не имели права. Постепенно искусствоведы стали понимать, что уровень «не союзных» омских художников на самом деле на высоте, и дело пошло, искусство постепенно синтезировалось, и уже не важно стало, член ты или не член, главное — что ты делаешь. Мои художники стали продаваться.
— Простите, уж не хотите ли вы сказать, что омичи бросились скупать живопись?
— Поляки. И связано это было с драматическим театром. МЕЗДРИЧ тогда открыл как бы «окно» и пустил к себе режиссеров из Польши. А поляков интересовало и что происходит вообще в стране, и что происходит в области культуры. Омский художественный андеграунд их заинтересовал. В девяносто первом мы устроили большую выставку омских художников в Варшаве, где были проданы все картины. А к тому времени я уже кое-что по миру посмотрел и понимал, что то, что происходит в омской художественной среде, очень интересно, и начал формировать свою коллекцию.
— На средства, вырученные от продажи картин?
— Я тогда занимался шоу-бизнесом — возил в Омск «Ласковый май» и много еще кого. И средства для того, чтобы вкладывать в современное омское искусство, у меня были.
— А отдача от вложений в галерейный бизнес была?
— Это был с моей стороны энтузиазм сплошной. Художникам было хорошо. Картину за сто-сто пятьдесят долларов продал и живешь, как на зарплату. Рубли-то были маленькими, а на доллар много чего было можно купить. Потом началась бешеная инфляция, и казалось, что все кончилось. Но... картину, которую я купил тогда за сто долларов, в этом году я продал за десять тысяч долларов. Думаю, что мои вложения в омское искусство еще принесут свои дивиденды. Это волнообразная ситуация, которая повторяется с определенной периодичностью. Люди, которые купили картины в двухтысячном году, сегодня их продадут в тридцать раз дороже.
— А кто покупатель?
— Кто покупает картины? Это удовольствие не для бедных. Выскажу, может быть, крамольную мысль, но тезис, будто искусство принадлежит народу смешон. Возможно, в советские времена произведения искусства были доступны людям из разных социальных слоев, но теперь все изменилось кардинально: искусство стало частью экономики.
— Как это отражается на самом искусстве?
— Всякая палка о двух концах. Новые явления очень сильно испортили рынок. Многие художники, смекнув, что к чему, начали откровенно работать на продажу. В результате их искусство выродилось в халтуру, и художественный уровень в Омске заметно снизился. А кто-то из авторов так растерялся, что как ушел в тень, так до сих пор и не показывается.
— Давайте вернемся к портрету потенциального омского покупателя произведений искусства.
— До девяносто восьмого некоторые банки формировали свои коллекции, предприниматели, получившие хорошее образование. И в том процессе было очень важно, чтобы коллекция формировалась не наобум, а опытными искусствоведами, потому что только опытный глаз в искусстве может отличить зерна от плевел. После дефолта все как обрезало. Многие вообще потеряли все, а всем вместе надо было как-то выживать. Стало не до искусства. Живопись обесценилась, и эта ситуация продолжалась года до две тысячи четвертого, когда артрынок в стране начал выходить из обморока и обратно на родину потянулись те художники, которые сбежали за рубеж. В стране снова появились богатые люди, которые свои первоочередные задачи уже решили и обратились к культуре, и в первую очередь к живописи. Потому что у всех на слуху «Кристис», «Сотби», где какие-то цены огромные за картины. И я всегда смеюсь по этому поводу: «Мы не смотрим себе под ноги, все это есть у нас». Но не развито. Следовательно, стоит задача все это развить на местном материале.
— А удаленность Омска от мировых центров как-то сказывается на развитии омского артрынка?
— Сибирь — это часть общеевропейского культурного процесса, несмотря на метрополию, стоящую между Омском и Европой стальным занавесом и использующую нас как руду. Меня это всегда очень задевало, и я хотел создать в Омске цивилизованную среду отношений между художниками и покупателями произведений искусства и обществом в целом. Омские галереи на сегодня не выполняют своих функций: какие-то выставки проводят в рамках собственной PR- кампании, но над картинами никто не работает, нет анализа произведений, их реальной оценки. Вот простите, но я не понимаю, зачем сюда привозить выставки бесконечно далекого от нас Генри МУРА и возносить его. У нас другой путь развития, у нас свои скульпторы, у нас стоят памятники, поставленные омскими скульптурами. Представляете, если бы МУР поставил памятник, посвященный победе советского народа над фашистской Германией? Смех! Сейчас в Третьяковской галерее проходит выставка омского художника тридцатых годов прошлого века МАКАРОВА, а мы даже не знаем, кто он такой. Омск подарил миру большое количество великих художников, а нашим музеям только Муров подавай. Галереи живут с продажи багета. Покупатели приобретают картины непосредственно у знакомых художников, не догадываясь о том, что есть еще мастера.
— Не понятно тогда, что изменилось в Омске за все эти годы, если в начале своей галерейной деятельности вы вкладывали средства, полученные от занятий одним видом деятельности, в развитие другого, и теперь все держится на таком же энтузиазме, а галерейный бизнес, похоже, в Омске умер?
— Экономический момент в стране изменился. Появилась стабильность, значит, есть предпосылки для дальнейшего развития, и артрынка в том числе. Аукционные дома в Москве растут как грибы после дождя. Ведущие мировые аукционы организуют «русские торги». Наши богатые люди ездят туда и покупают там русское искусство. Более того, они осматриваются: что же будет дальше. А дальше будет то, что сегодняшнее искусство через двадцать лет станет классикой и аукционные цены на него вырастут в тысячи раз.
— А вам не кажется, что запал художников-восьмидесятников сегодня спал, и мы имеем значительно более низкий уровень живописи, нежели двадцать лет назад? Надолго ли хватит ваших личных запасников для нормальной деятельности «Сибирского Аукционного Дома»?
— Конечно, надолго не хватит. Это только кажется, что картин много, подлинных произведений искусства — крупицы, их нужно искать. Но сегодня столько новых направлений в искусстве — и инсталляции, и видеоарт, что это заметно разжижает кризисные явления, сложившиеся в девяностых.
— «Аукционный Дом» располагает специалистами, способными дать объективную оценку современному произведению искусства, ведь ваш клиент должен быть уверен в том, что его вложения — это его будущая прибыль?
— Я переговорил практически со всеми омскими искусствоведами, культурологами, занимающимися изобразительным искусством. Все дали согласие на проведение экспертиз, на оценки. И при работе с клиентами мы ссылаемся на заключения ученых.
— А сколько торгов уже провел «САД»?
— Торги проводились дважды. Это был первый залп, который показал, что город пока не готов к ним. Мы можем объявить аукцион, а народ не придет. Нужна массированная информационная атака. Сейчас мы готовим совместный аукционный проект вместе с Домом художника. Планируем ряд выставочных проектов. Мы сейчас медленно, но планомерно ищем наших партнеров, людей, заинтересованных во вложениях в искусство.
— А реальные покупатели сегодня есть?
— Во время первых торгов мы продали картин на миллион рублей с лишним. Ситуация будет меняться, если наш богатый человек с запросами поймет, что ему в «Аукционном Доме», что называется «не подсовывают» и нам можно доверять, как какой-нибудь парижской галерее, где выставлялся Сальвадор ДАЛИ. Другое дело, у нас существует потолок цен, на которые способны омские любители искусства, — мы его оцениваем в триста пятьдесят тысяч за картину, и с этим приходится считаться, хотя на некоторые произведения мы не снижаем цену, понимая, что с каждым годом цена лота становится только выше. Есть один простой пример, который я постоянно привожу. Покупаете машину за пятьдесят тысяч долларов и картину за пятьдесят тысяч долларов. Через пять лет машина стоит десять тысяч долларов, а картина может вырасти в цене в три раза. Искусство во всем мире уже несколько десятилетий — высокодоходный объект инвестиций. По годовому обороту средств артрынок — это один процент мирового ВВП, не кисло?
— Как складываются отношения покупателя картины с продавцом?
— Здесь очень важно дружить обоим. Потому что если история картины заканчивается в момент ее продажи, цена ее не будет расти. А если картина регулярно экспонируется, цена будет расти. Для этого мы в рамках «САД» запустили три галерейных проекта.
— Не боитесь, что формирование спроса на искусство в Омске потребует средств, больших, чем стоимость вашей коллекции?
— А что делать? Начинать всегда нелегко, но никакого пессимизма я не испытываю. Ведь нет сейчас метро в Омске, а будет. Нет у нас артрынка. Будет! Это общемировые процессы, от которых нам не уйти, хоть и с опозданием. И, оценивая перспективы, «САД» сейчас имеет своей ближайшей целью не столько продажу картин, сколько их покупку. Мы ставим на будущее.
