По мнению председателя совета директоров Омстехуглерода Валерия КАПЛУНАТА, устойчивое снижение нефтяных цен является результатом ресурсосберегающей реакции мирового хозяйства на кризис 2008 года. Для нас эта ситуация благо, поскольку именно низкие цены на сырье дают стране шанс выйти на траекторию нормального развития. Об этом Валерий Николаевич рассказал корреспонденту «КВ» Сергею АЛЕКСЕЕВУ.
– Валерий Николаевич, диапазон оценок глубины очередного кризиса, постигшего страну, очень велик, но, наверное, сегодня гораздо актуальнее другой вопрос: насколько адекватно оцениваются причины, его породившие?
– Непосредственная причина, в общем-то, лежит на поверхности – резкое снижение доходов от нефтегазовой ренты. Однако если признать такое объяснение исчерпывающим, сам собой напрашивается вывод относительно способов преодоления кризиса: нужно просто набраться терпения и дождаться нового взлета нефтяных котировок. Вот только никто не знает, сколько придется ждать. Год? Два? Десять лет? Полная неопределенность на сей счет вызывает растерянность и серьезный психологический дискомфорт. Возникает ощущение неизбежности каких-то неприятных качественных изменений, нарушающих вроде бы налаженную жизнь.
Знаете, когда змея меняет свою шкурку, она явно не испытывает удовольствия. Но природа так устроила, что кожа вместе со змеей не растет, и она должна оболочку менять – выползает из нее, как из старого чулка. Процедура мучительная, но деваться-то некуда. Нечто подобное сегодня происходит с российским обществом: чрезвычайно тяжело выползать из чулка привычных представлений, построенных на уверенности в том, что нефть и газ будут вечно кормить страну.
Россия щедро одарена природными богатствами, и мы их никогда не берегли. У сформировавшейся на этой почве психологии очень глубокие исторические корни. В Европе, например, первичные ресурсы – пушнина, мед, лес – закончились в 18 веке. Англичане вырубили свои леса еще раньше и построили из них великолепный флот. То же самое случилось в Голландии и Испании. Европейские страны давно живут в условиях ресурсного голода. Отсюда интенсивное сельское хозяйство, сберегающие передовые технологии и т. д.
Изобилие ресурсов и огромная территория долгое время позволяли России не сильно зависеть от лоскутных европейских государств, но диалектика жизни такова, что любое преимущество может превращаться в свою противоположность. Мы не заметили этого превращения. Или не захотели заметить, потому что слишком многое пришлось бы тогда менять в головах.
Гораздо удобнее было, например, считать, что непрерывный рост нефтяных цен в нулевые годы обусловлен естественным ходом вещей и что 147 долларов за баррель – это и есть правильная и справедливая цена на углеводороды. По той простой причине, что она обеспечивает нам относительно комфортное существование. А когда в 2008 году случился обвал, мы восприняли это как краткосрочный форс-мажор: что поделаешь, кризис, который нужно переждать. И действительно, все быстро наладилось – котировки вновь подскочили на приемлемый уровень.
А в 2014 году произошло нечто странное. Очевидного кризиса в мире вроде бы нет, рынки относительно стабильны, но нефть устойчиво падает. И удовлетворительных объяснений этой нехорошей тенденции тоже нет.
– Ну почему нет? Очень многие, например, сегодня уверены в том, что несправедливые цены на сырье являются результатом направленной против России политической игры…
– Конечно же, политика оказывает влияние на сырьевые рынки, но единственным фактором она точно не является. На мой взгляд, нынешняя ситуация в значительной степени стала следствием ресурсосберегающей реакции мирового хозяйства на события 2008 года. С тех пор прошло семь лет – цикл достаточный, чтобы запущенные в период кризиса технологические инновации начали приносить отдачу.
Нечто подобное мы уже видели в 70-е годы прошлого века. Арабы тогда взвинтили стоимость нефти, а Запад ответил на вызов научно-технической революцией. И примерно через такой же инвестиционный период нефть начала падать. Ведь ГОРБАЧЕВ затеял перестройку отнюдь не по своей прихоти. Вывод тогда был сделан правильный: чтобы не проиграть в глобальной конкуренции, необходимо повышать эффективность экономики. Вот только выбранный сценарий оказался никуда не годным – во всех сферах. Неуклюжие попытки реформирования привели к развалу страны.
Думаю, в прошлом году мы опять вступили в полосу устойчиво низких цен на сырьевые ресурсы. Ну как низких? Скорее всего они будут примерно такими, как сейчас, то есть гораздо ниже, чем раньше и чем требуется нам для поддержания привычного уровня и образа жизни. И продлится эта полоса, судя по всему, достаточно долго. Советский Союз такого испытания не выдержал, хотя зависимость страны от нефтегазовых доходов тогда была существенно меньше нынешней.
Кстати, если кто и учел опыт неудачного реформирования в СССР, так это Китай. С одной стороны, китайцы жестко пресекли разрушительные анархические процессы, не испугавшись санкций со стороны США, а с другой – запустили колоссальные реформы, которые и сегодня идут у них полным ходом. Ну а у нас, заметьте, слова «реформы» в лексиконе нет – речь идет только о некоем наборе антикризисных мер.
– Почему, с вашей точки зрения?
– Потому что очень хочется сохранить, что называется, статус-кво. Ведь в стране сформировался достаточно большой слой людей, которым так или иначе хорошо. Политическая элита, силовики, офисные менеджеры, какая-то часть бюджетников. Скажем, в сферах здравоохранения и образования произошла резкая дифференциация доходов – там появились свои олигархи, пропускающие через подконтрольные фирмы огромные бюджетные деньги. Безусловно, не хотят ничего менять представители бизнеса, допущенные к многочисленным государственным кормушкам.
Затрагивать интересы этих влиятельных групп достаточно рискованно, отсюда и опасения заводить разговор о реформах. Это просто банальный страх: все же помнят, чем кончилась горбачевская перестройка. К слову, консерватизм отнюдь не самое плохое качество и в определенных дозах он необходим. Потому что безудержное стремление к реформам без профессионального, тщательно выверенного управления ими ведет к анархии и развалу. Найти здесь золотую середину крайне сложно. А от больших потрясений плохо бывает всем.
С другой стороны, глупо думать, что психология людей, привыкших жить незаслуженно хорошо, как-то изменится сама собой. Ну, представьте, просыпается утром, допустим, какой-нибудь губернатор Сахалинской области ХОРОШАВИН и говорит сам себе: а возьму-ка я и подарю четыре квартиры в Москве, дом на Рублевке да миллиард наличных в придачу сиротам в детский дом…
– Пример, наверное, не очень показательный, потому что ХОРОШАВИН как раз уже хорошо не живет – он сидит за решеткой…
– Речь в данном случае идет не о конкретной фигуре, а о явлении. Ведь чем интересен сахалинский губернатор? Тем, что масштабные злоупотребления он совершал наиболее примитивным способом – путем прямых поборов. Об этом все знали, но ХОРОШАВИН никого не боялся. Даже когда в прошлом году арестовали начальника местного УВД, хозяин региона не сделал для себя никаких выводов. Почему? Объяснение одно: губернатор умел делиться. А иначе зачем ему держать дома чемодан налички? ХОРОШАВИН же не идиот – для безопасного хранения нажитых непосильным трудом сбережений существуют зарубежные счета. Можно лишь догадываться, сколько людей в столице строили свое благополучие на сахалинской ренте. С их точки зрения, арест чиновника – настоящий подрыв устоев.
К сожалению, это не частный случай – речь идет о способе существования значительной части нашей элиты. Кризис на ее аппетитах, разумеется, не отразился, но проблема заключается в том, что в стране стало элементарно меньше денег. Половину нефтегазовых доходов съели низкие цены на сырье, и началась суровая борьба за оставшуюся половину. Не исключено, что сахалинский губернатор и оказался жертвой сражения за передел сфер влияния в богатом ресурсами регионе. А борьбу кланов за финансовые потоки вряд ли можно назвать системной антикризисной политикой.
– Тем не менее нельзя отрицать, что правительство с кризисом борется. Принята масштабная программа стимулирования экономики, под нее выделяются немалые деньги. Насколько эффективной, с вашей точки зрения, окажется эта поддержка?
– Если говорить в целом, продекларированные меры практически не затрагивают сложившиеся правила игры, без изменения которых говорить о модернизации промышленности невозможно в принципе. Что касается конкретных шагов, то все риски здесь связаны с профессиональной некомпетентностью принимающих решения управленцев. Мы с этим уже столкнулись.
К примеру, со времен СССР наша компания использовала для перевозки техуглерода специализированные хоппер-вагоны, изготовленные на украинском Азовмаше. Собственно, других реальных поставщиков на постсоветском пространстве нет по сей день. И первым делом в рамках принятой программы импортозамещения была аннулирована лицензия– сертификат на эти вагоны. Заказать на Украине мы теперь ничего не можем. Точнее, заказать можем, но эксплуатировать подвижной состав на территории России уже нельзя.
Заместить импорт уполномочили какое-то полуживое предприятие в Ярославкой области. Чтобы развернуть производство, ему только одной оснастки нужно закупить на сотни миллионов долларов, и я не верю, что завод быстро освоит выпуск хопперов. Но даже если и освоит, цена вагонов точно окажется раза в два выше. Кому нужно такое импортозамещение? Для нашей компании (и не только для нашей) это подрывающая ситуация. Мы найдем из нее выход, но не благодаря, а вопреки действиям родного правительства. Зато на бумаге есть программа, о которой можно отчитаться. И никого не волнует, что она, по сути, гробит экономику.
Да, на преодоление кризиса бросаются большие деньги, но проблема заключается в том, что финансовую поддержку получают главным образом те, кто не способен выжить в конкурентной среде, кому постоянно требуется кислородная подушка, потому что самостоятельно дышать не получается по причине хронической неконкурентоспособности. Такие бизнесы активно влезают во все программы и фактически паразитируют на них. В результате программы принимаются, ухаются огромные ресурсы, а эффект отсутствует: промышленность не модернизируется, инновации не внедряются, экономика не развивается. Хотя все условия для роста сегодня есть.
– Что позволяет сделать такой вывод?
– Мы это по себе чувствуем: у Омсктехуглерода в последнее время значительно увеличился объем заказов, в том числе и на внутреннем рынке. Мировые бренды, построившие в России заводы с высоким уровнем локализации, наращивают производство шин. Если раньше, например, той же Nokia было выгоднее возить резину из Финляндии, то сегодня она выпускает ее на своем заводе во Всеволожске. Из российских компонентов, что вследствие падения курса рубля оказывается гораздо дешевле. Ведь шина на 95% состоит из каучука и техуглерода, которые производятся в России.
Другими словами, мы видим, что эффект импортозамещения реально работает. Но, подчеркиваю, в данном случае импорт замещается не той резиной, которая выпускается на отечественном оборудовании, а произведенной у нас высококачественной продукцией иностранных брендов, востребованной во всем мире.
Резкая девальвация рубля повысила конкурентоспособность нашей компании и на внешних рынках. У предприятия появилась возможность более гибко подходить к вопросам ценообразования, предлагать партнерам выгодные условия по способам оплаты, вводить те или иные стимулирующие преференции и, в конечном счете, увеличивать свою рыночную долю.
– Санкции каким-то образом затронули деятельность компании?
– Практически, нет. Хотя мы и клянем на всех углах США и Европу, продавать там, как ни странно, значительно легче, чем, к примеру, в странах БРИКС. В тех же Индии, Бразилии, ЮАР введены, по сути, заградительные пошлины, которые защищают национальных производителей. Мы пытаемся продвигаться на развивающихся рынках, но это очень тяжелый процесс. По идее, такого рода проблемы могли бы решаться на межправительственном уровне, но не решаются.
А вообще, главную опасность для российского бизнеса, на мой взгляд, представляют не санкции, не сам кризис, а реакция родного правительства на эти санкции и его действия по преодолению кризиса. Вот ведь в чем парадокс. И потому, когда речь заходит об антикризисных мерах, наш предприниматель сразу инстинктивно напрягается, опасаясь, что станет еще хуже. По мне, так лучше бы чиновники вовсе ни с чем и ни с кем не боролись.
Ничего нового в подобной ситуации нет. И причины долго искать не нужно. Все дело в монопольно-административном механизме принятия решения и отсутствии обратной связи с реальным сектором экономики. Сидит в том или ином высоком ведомстве мальчик, который ни дня не проработал на производстве, и пишет документы, определяющие промышленную политику в стране. А сидит он там, потому что является чьим-то сыном. Мало того, что эта политика на поверку оказывается нереализуемой, так она еще создает предпринимателям дополнительные препятствия, и приходится прилагать массу усилий, чтобы возведенные барьеры обойти.
Заметьте, у нас очень легко найти ответственных за составление программ. На любом уровне, по любому поводу. Но попробуйте отыскать тех, кто готов ответить за их неэффективность. Собственно, ориентироваться на результат было и не нужно, поскольку неэффективность с лихвой перекрывалась нефтегазовой рентой. А сегодня не перекрывается.
Со столь неожиданным поворотом событий очень трудно смириться, и пока, похоже, основной стратегией выхода из кризиса подспудно является ожидание скорого восстановления цен на углеводороды. Но лично мне представляется, что это тот самый случай, когда чем хуже, тем лучше. Потому что при высокой конъюнктуре на нефть страна никогда не выйдет на траекторию нормального развития, а значит, мы будем обречены на дальнейшее технологическое отставание со всеми вытекающими социально-экономическими, политическими и историческими последствиями.
Сергей АЛЕКСЕЕВ
