Владимир ХАРИТОНОВ, внешний управляющий ФГУП "Омсктрансмаш" в 2002-2005 годах "Я никогда не был человеком, аффилированным со структурами Романа АБРАМОВИЧА..."

— Владимир Александрович, почему вы вообще согласились в 2002 году уехать из Москвы и заняться банкротством Омсктрансмаша?

— В мае 2002 года у меня заканчивалась работа на всех моих объектах в Москве, поэтому и согласился. Да и ситуация тогда, как я уже чувствовал, начала меняться не в лучшую сторону. Уже замаячил проект нового Федерального закона «О несостоятельности (банкротстве)». Было заметно, что эта деятельность все более формализуется. По сути роль арбитражного управляющего уже тогда начала сводиться к роли просто чиновника. Я же всегда работал иначе. И сегодня считаю, что у арбитражного управляющего должна быть определенная независимость. От тех же самых кредиторов, например, которые пытаются зачастую влиять на его работу в своих интересах.

— Кто вам предложил поехать в Омск?

— Предложение поступило от моего куратора из Федеральной службы по несостоятельности и банкротству. Он сказал: посмотри, есть такое предприятие в Омске — Омсктрансмаш. Я изучил всю информацию, которую нашел в Интернете об этом предприятии. Потом в июле месяце приехал в Омск, все посмотрел. Честно говоря, я тогда еще не верил, что финансовое оздоровление такого предприятия будет направлено именно по пути банкротства. Сами понимаете, финансовое состояние оборонного завода можно оздоровить разными способами. Дать ему заказы, например, или отсрочить выплату долгов. Ведь должники, которые самые крупные, — они, так или иначе, но контролируются государством. Кому больше всего должен был Омсктрансмаш на тот момент? Бюджету по налогам и Сбербанку.

— Решение о банкротстве Омсктрансмаша удивило тогда очень многих...

— Да мне и самому до последнего момента казалось, что решение о банкротстве не будет принято. Но в сентябре 2002 года мне позвонили и сказали, что заявление уже подано. Правда, заявление поступило в суд не от налоговой инспекции, как планировалось изначально, а от компании «Омскэнерго». И все равно вплоть до декабря, когда завершилась процедура наблюдения и было введено внешнее управление, мне все еще казалось, что решение о начале процедуры банкротства Омсктрансмаша отыграют назад. Это ведь очень необычное предприятие, узкоспециализированное, полностью зависящее от гособоронзаказа. И все гражданские направления, все товары народного потребления, которые выпускались заводом, — они не могли заменить по объему основное производство. Очень сложно его было раскачать предприятие и поднять его только с помощью производства гражданской продукции.

— Тем не менее вы согласились стать его внешним управляющим...

— Тогда я видел, что у завода есть серьезный инвестор, у которого масштабная программа по оздоровлению предприятия...

— Вы имеете в виду корпорацию «МегаТрансКор»?

— Именно. Тогда ведь заявлялось, если помните, что «МегаТрансКор» уже выделил предприятию первые инвестиционные деньги. И обещания определенные давались трудовому коллективу со стороны власти. Так что для меня в тот момент все было предельно ясно — есть финансовый гарант, который осилит это тяжелое финансовое бремя, есть и согласие всех участников процесса, в том числе Минобороны и Федерального агентства по обычным вооружениям. Все было согласовано, никаких узковедомственных интересов на тот момент не прослеживалось. Во всяком случае я не видел тогда никаких подводных камней. Все они значительно позже появились. Мне была предельно ясна тогда и задача, которую необходимо решить внешнему управляющему такого предприятия.

— А как вы видели свою задачу той осенью 2002 года?

— От меня, как я понимал, требовалось произвести техническую работу. Выполнить все мероприятия, предусмотренные законом о банкротстве. То есть мне необходимо было разобраться с имущественным комплексом: сделать его ревизию, инвентаризацию, оценку, подготовить комплект документов, которые бы сделали предприятие понятным для инвесторов. Инвестору, что вполне естественно, хотелось получить правдивую, объективную картину, чтобы понимать, какие мощности демонтировать и вывести за скобки, какие оставить, поскольку их еще можно отремонтировать или модернизировать. Планы и определенные наработки уже были и на момент введения процедуры банкротства, поскольку команда специалистов от инвестора приехала заранее. Кто-то летом приехал, кто-то еще весной. Так что мы начинали не с пустого места. Фактически первичный анализ был уже готов, а наша задача была уже детализировать его, представить, довести до регистрирующих органов.

— То есть никакой политики? Я потому спрашиваю, что ваше имя часто связывали со структурами, близкими к Роману АБРАМОВИЧУ.

— Я никогда не был человеком, аффилированным с какими-либо структурами. И в Омск приехал, повторюсь, по рекомендации контролирующего органа. А с представителями «МегаТрансКора» познакомился только в июле-августе 2002 года, после того, как первый раз приехал в Омск. И никто передо мной никаких «задач» не ставил. Ну, таких, которые бы изначально предполагали не совсем благоприятные для завода схемы банкротства...

— По выводу активов, например...

— Никто не планировал никакой распродажи завода ни полностью, ни по частям. Если мы и проводили какую-то работу с активами по их реализации, то она всегда обосновывалась технологически. На заводе работала целая комиссия под руководством главного инженера. Комиссия и давала свои заключения о необходимости вывода того или иного оборудования. Если оборудование не планировалось использовать впоследствии в производстве, то оно демонтировалось и реализовывалось. И продавали мы только потому, что завод всегда испытывал трудности с финансами и трудности с текущими платежами. Нужно было платить зарплаты, платить за электроэнергию и так далее. А финансирование на покрытие текущих затрат мы не получали. Поэтому были вынуждены избавляться от балласта. Это то, что называют оптимизацией. Она была предусмотрена и планом внешнего управления, который был представлен всем заинтересованным сторонам. Он достаточно долго обсуждался, корректировался и окончательно был принят спустя почти четыре месяца после введения процедуры внешнего управления.

— План был здравый, я его помню...

— Вот только его реализация напрямую зависела от внешнего финансирования. Потом много говорили о том, что наш план был заведомо провальным и вообще... Нет, он был нормальным. Просто изначальные условия ставились именно такие. Мы в 2002 году и писали этот план под внешнее финансирование. Под те суммы, которые должны были поступать от «МегаТрансКора».

— А почему передумал «МегаТрансКор»? Вы-то разговаривали на эту тему с руководством корпорации?

— Для меня «МегаТрансКор» — это люди, которые представляли его интересы. Я не общался напрямую с руководством корпорации или акционерами. Я общался преимущественно с Олегом ЕРЕМЬЯНОВЫМ. Был единственный момент, когда я в самом начале встретился в Москве с господином АННЕНКОВЫМ, да и то эта встреча носила весьма дежурный характер. Меня ему представили, мы поговорили. А все вопросы я решал только с ЕРЕМЬЯНОВЫМ. То есть я не звонил напрямую, например, президенту корпорации, не докладывал ему об успехах или о проблемах, которые возникали в ходе внешнего управления. А почему «МегаТрансКор» изменил свои намерения относительно завода — могу только недоумевать или делать какие-то предположения.

— Но предположения у вас все же есть?

— Есть, но они, естественно, субъективные. Никакими объективными данными я не располагаю. Никаких документов не видел, в разговорах и обсуждениях не участвовал. У меня есть предположение, что причина — в изменении политической окраски в стране в целом. В 2004 году произошла административная реформа, изменились федеральные структуры, пришли другие люди. Изменилась направленность всего процесса. И, насколько я могу судить, до сих пор нет никакой определенности у федеральной власти относительно Омсктрансмаша. Хотя у государства сегодня несколько иной финансовый ресурс, чем был в 2002 году. Есть достаточно большие доходы от продажи энергоносителей, есть планы, куда потратить эти деньги. Я имею в виду национальные проекты прежде всего. И я все это время, пока сидел в камере СИЗО, подсознательно ожидал, что вот прямо сейчас государство сделает более конкретные шаги в направлении поддержки оборонной отрасли вообще и Омсктрансмаша в частности. Тем более что и заявления такие были. Но вот конкретных шагов до сих пор так и нет. И на заводе, насколько я знаю, конкурсное производство продлено еще на полгода.

— Даже сидя в камере, вы продолжали думать о заводе?

Естественно, поскольку завод стал частью моей жизни, хочу я этого или нет. Причем значительной частью, если вспомнить, что в Омске я живу уже с 2002 года. Да и до истины мне интересно докопаться, как и любому нормальному человеку. Мне хочется все же понять: почему этот воз, несмотря на все обещания, и ныне там? Может, кто-то надеется, что проблема рассосется сама собой? В любом случае я бы очень хотел, чтобы на заводе все было нормально. Это уникальное предприятие, и мне не хочется думать, что его просто распилят, распродадут по кускам и бросят.

— А есть сегодня хотя бы теоретическая возможность перевести предприятие на мирные рельсы? Реально ли перепрофилировать Омсктрансмаш под производство какой-то конкурентоспособной продукции?

— У меня, конечно, нет технического образования, но по всем заключениям специалистов, которые готовились в 2002-2003 годах, это предприятие представляет собой довольно перспективную единицу машиностроительного профиля. Думаю, за несколько лет ситуация кардинально не изменилась, так что если внести какую-то перспективную технологию, то завод сможет успешно работать и выпускать конкурентоспособную продукцию. Правда, проблема в том, что чем дольше будет решаться судьба предприятия, тем больше завод накопит текущих долгов. В том числе и по зарплате, и по коммунальным платежам, и по электроэнергии. Сегодня он находится как бы в режиме ожидания. Но он не может ждать долго. Завод нельзя просто выключить и отложить до лучших времен. Однажды наступит такой момент, когда его долги сравняются с его активами. И чем дольше будет откладываться решение, тем больше уменьшится его, скажем так, потребительская стоимость.

— А как вы восприняли такую масштабную перемену в своем статусе? Были руководителем огромного предприятия, а потом раз — и заключенный СИЗО.

Воспринял как проверку на практике очень известной русской пословицы: от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Но первые дни, честно говоря, у меня было шоковое состояние. Трудно было вообще понять, что происходит. Сами понимаете, резкая смена бытовых условий, малоподвижный образ жизни. Больше года я ведь провел в камере СИЗО. В колонии я пробыл немного — чуть больше месяца. С 4 декабря по 10 января. А что касается ощущений, то скажу так: везде есть жизнь. Там тоже люди живут. Видимо, мне суждено было познать эту форму жизни. Но опыт при этом, можно сказать, получил бесценный.

— Нет сегодня сожаления о том, что вы вообще согласились приехать в Омск?

— Нет, такого сожаления сегодня нет. Первые месяцы, когда я был еще в неуравновешенном состоянии, подобные мысли порой возникали. Но определенный опыт жизни в изоляции у меня уже был. Двадцать лет назад мне выпало служить в составе ограниченного контингента Советских войск в Афганистане. В Афганистане я прослужил полтора года. И, честно говоря, много параллелей увидел между тюремным заключением и жизнью в армии. Там я часто вспоминал свой армейский опыт, и эти воспоминания мне сильно помогали.

— Как воспринимали в СИЗО бывшего руководителя крупного предприятия. Прессу ведь все читают. В том числе и руководство...

— Руководство первые месяцы пребывало, как мне кажется, в некотором сомнении. Клиентом я для них оставался непонятным. И какие ко мне меры должны быть приняты — лояльные или, наоборот, суровые — никто, видимо, не знал. Ждали ценных указаний относительно моей персоны. И поэтому сначала все было именно так, как и должно быть. Ни поблажек, ни жесткого отношения к себе я не ощущал. Разве что в порядке эксперимента мне камеры меняли. Но это так — мелочи. Я прекрасно понимаю, что эти люди всего лишь делали свою работу.

— А с соседями по камере как отношения складывались?

— Во всех камерах, где я сидел, у меня были нормальные, ровные отношения. Я быстро осознал, что человеку, попавшему в пенитенциарную систему, нужно как можно быстрей позабыть о том, кем был раньше, и общаться с окружающими его людьми на одном уровне. Все будет нормально, если понимать, что ты не ниже и не выше. В местах заключения ты такой же, как все. Если требовалась помощь, то старался помогать, чем мог. Большей частью моими соседями оказывались люди вдвое меня моложе. А у меня кроме жизненного опыта еще и образование есть юридическое.

— Вы надеялись на пересмотр приговора или понимали, что это бессмысленная борьба?

— Надежда у меня была, честно говоря, на кассационную инстанцию. Я думал, что областной суд все же пересмотрит приговор. То есть не отменит наказание вообще, но выберет меру наказания, не связанную с лишением свободы. В то время, когда я был взят под стражу, как я чувствовал, шла некая компания по зарплатам. Вот я и думал вначале: ко мне, видимо, применена такая жесткая мера, чтобы продемонстрировать на моем примере, что бывает с руководителем предприятия, у которого есть проблемы с выплатой заработной платы. Однако этого не произошло. Потом появилось и второе уголовное дело. В отдельные минуты отчаяния мне начинало казаться, что этот процесс не завершится никогда. У меня было опасение, что за вторым уголовным делом последует третье, потом четвертое, а потом еще и еще. За все, сами понимаете, отвечает руководитель. Привлечь можно, если поставить такую цель, и за халатность, и еще за многое другое. В ходе внешнего управления было реализовано разное имущество, а не только трактор, продажу которого мне вменяли как незаконные действия при банкротстве. И даже в небольших сроках можно просто утонуть.

— Сейчас уже можно сказать, что опасения не подтвердились. Но осталась еще одна проблема — в приговоре, насколько я помню, есть запрет на работу арбитражным управляющим...

— В итоговом приговоре, который суд вынес после рассмотрения второго дела, такого ограничения нет. Но ограничения и не нужны на самом деле. Судимость уже сама по себе является ограничением. Из прежней саморегулируемой организации арбитражных управляющих я вышел, а в другую меня не примут, поскольку квалификационным минимумом для арбитражного управляющего предусмотрено отсутствие судимости.

— Значит, придется начинать жизнь с чистого листа? Чем планируете заняться?

— Прежде всего вернусь домой — в Москву. Вряд ли мне в Омске будут поступать какие-то заманчивые предложения. События последних полутора лет не могли положительно отразиться на моей репутации. А когда приеду в Москву, уже и буду думать над тем, как жить дальше. Мне бы хотелось сначала встретиться с друзьями, сокурсниками, поговорить с ними, посмотреть, как вообще жизнь идет. И тогда уже определиться с точкой приложения своих сил.

— Глупый вопрос, конечно, но я не могу его не задать. С какими мыслями вы уезжаете? Станет ли для вас наш город некой черной точкой на карте?

— Парадокс в том, что до заключения в тюрьму в моем отношении к городу было гораздо больше негативных эмоций, чем положительных. А в «местах не столь отдаленных» я несколько успокоился на этот счет. Было достаточно времени подумать, проанализировать ситуацию. И я осознал в итоге, что город вообще здесь ни при чем. Отрезок жизни, который я прожил в Омске, оказался для меня, безусловно, сложным. Но тем он ценнее и интереснее. Если, опять же, провести параллели в прошлое, к армейской службе, то после возвращения в Москву из армии моя жизнь изменилась кардинально. Возможно, что так произойдет и сейчас, а после крутого поворота у меня будет совершенно другая жизнь. Я ничего не исключаю. Не исключаю и того, что через какое-то время интересы мои и города Омска опять пересекутся и я опять сюда приеду. В любом случае этот город уже стал частью моей жизни.

— А если говорить о людях?

— Если говорить о людях, то в большей части я встречал доброжелательное к себе отношение. И когда сидел в СИЗО, переписывался со многими людьми и через адвоката получал теплые слова поддержки. И супруге моей очень многие люди помогали, причем совершенно бескорыстно. Моя жена все это время, пока я был в заключении, тоже жила в Омске. Жаль, что за эти несколько дней до отъезда я не смогу встретиться со всеми, кому хотелось бы лично высказать слова благодарности, поэтому попытаюсь передать их через вашу газету. Искреннее спасибо всем, кто не остался равнодушен, и искреннее пожелание всех благ. В трудные минуты мне действительно помогала ваша поддержка.

— Мне остается только пожелать, чтобы все ваши планы сбылись, Владимир Александрович. Спасибо за интересную беседу.