Серп Атлантиды

Ничто не двигалось, лишь катера, стрекоча, сновали между круизными лайнерами и маленьким портом Фиры – столицы острова Санторин. С крыши арт-галереи Mati за их суетой не отрываясь, но, впрочем, вполне равнодушно наблюдал бронзовый человек. А на стене сверкал чешуей косяк стальных рыб, зачем-то лишенный воды.
Вулкан, как живой, дышал всеми своими кратерами, но невидимо и неслышно. Тем не менеегород не доверял. Подслеповато щурясь, но почти не мигая, он присматривал за притворщиком всеми окнами своих многочисленных домиков-стражей, непрерывной цепочкой выстроившихся на извилистой кромке обрыва – на высоте в три сотни метров над морем. Часть из них тут и там, держась друг за друга, цепляясь за режуще острые зазубрины отвесной скалы, осторожно, но упрямо, спускалась к морю – дозорными.
Вулкан спал. Город настороженно, не умолкая, нес свою вахту. Остров, до сих пор усыпанный пеплом, переживал, помня, что много веков назад был вчетверо больше…

Атлантида
Я уверен, что отсюда пошел этот миф – уж слишком все сходится. Давно, примерно за тысячу лет до Платона, вулкан острова Санторин взорвался. Извержение было столь грандиозным, что много дней в небе висела сплошная пелена пепла и земля перестала видеть свет солнца. Остров, дотоле беспечный и довольно обширный, почти целиком ушел под воду. На поверхности каким-то чудом удержался лишь самый его край, теперь сверху похожий то ли на серп, то ли на подкову, плюс еще несколько мелких осколков и между ними – вершина неизвестно с чего вдруг вспылившего вулкана. Потом много раз вулкан просыпался опять и, ворочаясь под водой, без конца менял композицию мини-архипелага, увлекая на дно или выталкивая на поверхность то скалу, то гребень, то целый островок.
Но никогда он и не подумал вернуть то, что забрал навсегда, – цивилизацию. Волна цунами, порожденная тем, самым первым, безумным по силе взрывом, накрыла Крит. И если не убила сразу, то нанесла смертельную рану цветущей на нем в ту пору минойской культуре, которая по духу и сути более всего походит на сочиненную Платоном легенду о государстве безупречных атлантов. Безупречных, но обуянных гордыней – и за это наказанных богами.
Их поселение было и на Санторине. Возможно, не одно, но все прочие, если были, погребены под водой. А единственное уцелевшее – Акротири – на южном мысе подковки острова в середине прошлого века нашли греческие археологи. Надежно, как Помпеи, законсервированный толстым слоем пепла, богатый минойский город подарил множество драгоценных открытий, главное из которых – удивительно изящные по цветам и рисунку фрески, похожие на те, что раньше находили в Кносском дворце. Но взамен Акротири взял еще одну жизнь – нашедший его грек Маринатос погиб под рухнувшей стеной одного из раскопанных им же зданий.
И здесь же полвека спустя, буквально за день до начала нашего путешествия, обрушилась балка. Жертвой на этот раз стал не археолог, а турист.
Остров будто напоминает: тут красота идет об руку со смертью – наверное, чтоб острее и тоньше восприниматься на этой грани. И в этом – разгадка его оглушающего магнетизма, необъяснимого сверхпритяжения, неизлечимого временем и с налетом фатальности. Ведь Санторин, обворожительный и прекрасный, по сути, до сих пор живет на вулкане…

Прогулки над огнем
Жара. Даже утром. Даже на воде – в порту, куда, аккуратно сбежав по немыслимому серпантину дороги, пробитой в черно-красном срезе скалы, нас доставил автобус. У неширокой подошвы обрыва толпятся, покачиваясь на якорях, трутся боками суденышки. С виду – совершенно пиратские. Двухпалубные, трехмачтовые, с деревянной обшивкой, в паутине снастей и гирляндах спасательных кругов по бортам. Ждут. Почему-то безымянные. Но курс у всех один – на вулкан.
Спустя минут 20 подбираемся к нему тихо-тихо, хотя на моторе, паруса никто и не думал распускать. Спит. Волны пытаются гладить его, но тут же отскакивают, будто поранившись о резкие, рваные, черные, как отвалы угля, щупальца. Не страшно. Хотя знаем – вулкан никто не списал со счетов, он действующий… Но — помните? – на грани все острее и тоньше. Позади, на той стороне кальдеры, на гребне подковы – тонкой прослойкой между бледной синевой неба и насыщенно-черным срезом обрыва – белый город. Как иней. Причудливый и внезапный.
Становится жарче. Вулкан – что пол с подогревом, помогает солнцу — плавит воздух в марево. Контуры чуть плывут. В путь. По дымчато-серой пустыне в черных, коричневых, рыжих каменьях. Дорожка припорошена пеплом, истолченным в песок миллионами ног. Вьется. От кратера к кратеру. Неглубокие ямки-воронки. Редко — дымок. Еще реже – потеки желтовато-зеленой серы. Запах. Щекочет. И нос, и самую чуточку – нервы. Вдруг почти на дорожке – дыра, из нее столбом валит пар. Ладонь поднесешь – и отдернешь: так жарко. На коже – капли. Влага, не волдыри, но… А вот кто-то сгорел – остались одни лишь подметки. Аккуратненькими остроугольниками чернеют среди камней. Смешат, но и…
Жарко! Пить и снять майку… Да, так чуть легче. Дошли до противоположного края. Отделенный полоской воды от вулкана, короткой стеной прямо из моря растет Неа-Камени – второй по величине осколок прежнего острова. Обитаемый. С единственной деревенькой. Переправившись, в ней и обедаем, по пути успев искупаться в бухте с водой, подогретой жаром вулкана.

Столица заката
Жизнь на обрыве… В постоянном дозоре: вулкан в последний раз просыпался в 1956-м. Почва, по отзывам местных, дрожала, как студень. И домики едва не падали вниз. Но… держим курс на столицу заката – Ойю – городок, оседлавший северное острие серпика Санторина. Видел ли что-то красивее? Нет!
Скала здесь пусть чуть пониже, зато – многоцветная. Черная только у самой подошвы, вверху — дымчато-серая, выступы щедро посыпаны пудрой цвета бордо и кое-где подведены густо-серые тени. И сверху снежною шапкой сползает, повторяя изгибы рельефа, город. Будто тянется к вам, приглашая войти.
Вверх можно пешком. Это скучно. Не принято. Принято – верхом на осликах. Резвых. Зачастую – не в меру. Женщинам стресс обеспечен. Но… незабываемо. Стремглав. По узкой тропинке, отгороженной от пропасти только лишь низеньким кирпичным бортиком. Верхом на животинке, которая, кажется, временами не замечает, что – поворот, и зависает всей головой над бездной, а вы – у нее на шее. То есть – на грани. Незабываемо. По сравнению с этим американские горки – просто детские санки.
Город. Много больших собак. Вот — с виду волк – уснул на высоком толстом заборе, почти на часах, встроенных в башенку. Далматинец в пятнах и красном ошейнике – модник! – нехотя подал лапу: хэллоу. И глядит, глядит мимо, в сине-серую предзакатную даль. Рыжий Каштанчик волнуется, снует возле храма с куполом в рожках, как мина, но немыслимо голубым. Все чего-то ждут. И люди, усаживаясь на каменных бортиках вдоль дорожек, смотрят туда же, куда глядит далматинец. Закат. Солнце уже начинает падение в море…
Бронзовеет вода. Белые прежде террасы то крыш, то дворов, бесконечными сотами утекающие вниз, — желтеют. Цветные стены домов – бордовые, голубые, оранжевые, синие, серо-пятнистые, — становятся гуще. Бьется греческий флаг, провожая скользящий из гавани лайнер. И старый ветряк как будто указывает ему путь.
Толпа ждущих закат все плотнее, гулять невозможно – негде: аншлаг. Особенно — на смотровой площадке, кружком древней кладки выступающей в море. К нему же бежит, виляя, тропинка, уперлась во внезапно возникшую дверь на обрыве. За нею – ничто. Дверь в никуда – бесконечно встречаемая примета Ойи. Дверь открыта. И солнце садится в нее. Аккуратно. Неспешно. Понемногу ржавея. Словно ищет свой дом. Он – за дверью. Невидим, но ясно, что лестница, уходящая круто вниз, ведет в дом, врытый, как все здесь, в скалу и лишь с моря прикрытый беленой стеной. Но, не найдя его, солнце вдруг гаснет. Высоко. Угодив в синевато-серую муть горизонта. И сдавшись. Выдох толпы. Легкое разочарование. Ну что ж, будет завтра. Ежевечерний ритуал проводов солнца в Ойе родился, наверное, вместе с городом.

Ужин с видом на вулкан
Тихая Ойя быстро окунается в сон. Мы спешим в Фиру, столично неспящую, полную суеты и огней. В лавках, где можно купить хоть сияющие золотом Rolex, хоть модель древнегреческой триеры из позеленевшей бронзы, вам одинаково рады. Потому что все одинаково дорого. Улыбки – бесплатно.
К счастью, доступнее ресторанчики. Манят запахами и вулканом – неприглашенным гостем на ужине… в его честь? Здесь поневоле в его обществе просыпаешься и отходишь ко сну. Но еще рано.
Листая меню, бормочу: «Где тут у вас порк солваки?» — страшно хочется мяса. Официант, будто поняв, ловко открывает на нужной странице. И роняет: «Да вот они…». По-русски. Мы в легком шоке: почти забытая речь. Оказалось, с Украины, из Киева. Володя. Советует лучшее – нежные филейки в сливочно-винном соусе. А узнав, что вечер знаковый – отмечаем семейный праздник, организует вино от заведения. Так мы узнали вкус «Винсанто». До него красное сладкое я не жаловал. Говорят, Папа Римский использует для причастия только его. У вин Санторина особый привкус – виноградники здесь растут на почве, удобренной вулканическим пеплом.
Под конец нарушаем совет киевлянина – угощаем мясом котят, не выдержав их гипнотических взглядов. Котят в мгновение ока становится больше – хоть заказывай еще одну порцию: гости голодны. Но довольно…

Черные пляжи
День последний. Солнце не балует, не то что днем раньше: октябрь здесь – пора легких капризов природы. Но план не меняем – на черные пляжи! Не позагорать, так посмотреть. Другой берег острова, пологий. Вулкан отсюда не виден, но памятен: берег вместо песка занесен спекшимся пеплом — действительно черным, колючим и хрупким. Намочишь в море, разотрешь в ладонях – грязь, будто от угольной пыли. Греки тут не загорают.
Пляжи пустынны: прохладно. Периса демократичнее, черный «песок» здесь чуть крупнее. Камари – сплошь в зонтиках и шезлонгах, «песок» чернее и мельче. Между поселками, давшими название пляжам, — скала, корабельным носом выступающая в море. На ней – не видно, но знаем – дорийское поселение — след древних греков, оставленный много позже великого извержения, «откусившего» три четверти острова. Подъем? Конечно!
Если карабкаться круто вверх – метров двести, но альпснаряжение, увы, захватить как-то не догадались. Так что – вперед по узкой, как нитка, тропинке, пологой дугой огибающей гору. То и дело скользишь на камнях, колючки цепляются, но главное – ветер. Рвущий. Швыряющий. Злой. И соленый. Без всяких метафор, буквально! Соли в нем столько, что губы заносит в момент, и миллиметровым налетом – так кажется – соль оседает на коже, делая ее суше. В седловине ветер особенно злюч, взвывает, словно в воронке. Но легче – потому что пришли. Почти. И первое, что видим, – автомобиль. Теряем дар речи. Как? Откуда? Этим же ветром, что ли, его сюда занесло?! Нет. Мы карабкались от Перисы, а от Камари, по противоположному склону, проложен бетонный серпантин.
Дорийский поселок. Я был свято уверен, что здесь так, пара землянок. Но оказалось – город. Даже с театром. Представьте: за сценой – обрыв, и дальше, естественным задником, – бесконечное море. Черными лентами в обе стороны – пляжи, прикрытые легкою дымкой. Задумчивый ослик пасется на уровне с небом. Ветер, конечно. Дует всегда в одном направлении – и так зачесал все деревья. Стоят, даже в мечтах не смея выпрямить кроны. Грубая кладка руин… И потомки дорийцев, неспешно и – в стиле – нарочито небрежно скрепляющие ее современным раствором. Чтобы не рухнула. Всё.

***
В отеле дочка хозяина с дивным именем Эвангелия долго смеется, поняв причину нашей счастливой усталости и соленых масок на лицах: в гости к дорийцам она не ходила, но знает, что от Перисы — непросто.
Прощаемся. Санторин уникален, необыкновенен, незабываем. Но спросите – где вам было лучше всего? Ответим: на Сиросе. Где самая красивая деревенька? Пиргос на Тиносе, и там же – лучший кофе. Какой остров в полном смысле божествен? Конечно же, Делос, облитый покоем, утративший время. А где осталась душа, куда тянет все время вернуться? На Миконос. И это – необъяснимо.

КОНЕЦ.

Михаил ПИМОНОВ