Конфликт между предпринимателем Владимиром ШИРШОВЫМ и властными структурами начался давно, но в 2009 году ситуация существенно осложнилась в связи с вовлечением в нее детей ШИРШОВА, выступивших против отца. Многочисленные интерпретации этой истории с обидами и внутрисемейными разногласиями, обнародованные прессой, не дают четкого понимания о том, кто прав в споре о принадлежности известного в городе торгового комплекса «Панорама-Центр». С просьбой разъяснить ситуацию на сегодняшний день «КВ» обратились к предпринимателю Владимиру ШИРШОВУ.
— Владимир Ильич, расскажите, как начинался конфликт, в результате которого вы потеряли свой бизнес.
— В 2005 году была начата массированная атака на мой бизнес и имущество. Противодействие мне оказывали как милиция, так и прокуратура. Рынок «Панорама-Центр» закрывали, меня лично избивали, неправомерно привлекали к уголовной ответственности с целью пресечь мое участие в избирательной кампании. В результате болезни я оказался на долгое время прикованным к больничной койке, а затем и к инвалидному креслу. Поэтому у меня и возникла мысль о регистрации всего имущества, входящего в комплекс «Панорама-Центр», на близких мне людей. Если бы я это делал с целью избежать обращения на имущество взысканий по своим обязательствам, тогда бы это было позорным. Но моей целью было сохранение контроля над имуществом и, возможно, ослабление репрессивных мер в отношении меня лично.
— Что произошло после того, как вы переоформили имущество на своих детей?
— Вся моя недвижимость была оформлена на ООО «ШиКон», учредителем которого я сделал свою дочь Людмилу. Я полагал, что предъявленное мне в тот период экзотическое обвинение в пособничестве террористам может послужить рычагом для давления на меня при дальнейшем рейдерском захвате бизнеса. Немного позже это подозрение оправдалось, и я все-таки получил судимость по обвинению в наезде автомобилем на сотрудника ГИБДД, отчего-то принявшегося регулировать движение на земельном участке, являвшемся моей частной собственностью. По своей воле или нет, но Людмила ШИРШОВА со своим мужем Александром КОНДРАТЕНКО воспользовались переводом на них имущества. Сейчас у меня отнята недвижимость и связанные с нею доходы.
— Кого вы все-таки считаете виноватым в том, что потеряли бизнес?
— Как начинался и нарастал этот конфликт, не имеет, на мой взгляд, абсолютно никакого значения. Упомянутые вами публикации о противоречиях с моими детьми являются частью мыльной оперы, которая была раздута с целью отвлечь внимание общества от главного вопроса. Все участвующие лица являются людьми взрослыми и прагматичными, и вопрос лишь в том, чье это имущество и чей это бизнес на самом деле. Важно, откуда и когда это имущество взялось, за что было куплено или построено, а потом как, кому и за сколько досталось.
— И какой же ответ может быть на такой вопрос?
— Единственный. Все имущество – моя фактическая собственность. Оно мною одним было приобретено, мною одним построено и улучшено и изъято у меня вероломно людьми, никогда не вложившими в него ничего. Ни деньги( так как все деньги, которые они когда-либо имели, – мои), ни образование – его не было и нет. Лишь в 2008 году моими усилиями и уговорами дети были устроены на заочное отделение института. Ни тем более труда — в нем у них никогда не бывало надобности в связи с полным обеспечением, данным мною.
— Расскажите, как развивается ваш судебный конфликт, которому «Бизнес-курс» посвятил ироничную статью «Остался без главного актива, но с молодой женой».
— Конфликт далеко не исчерпан. На решение Арбитражного суда Омской области мною подана апелляционная жалоба, которая будет рассмотрена Восьмым арбитражным апелляционным судом 1 декабря текущего года. 27 января 2009 года моя дочь Людмила с целью переоформления ООО «ШиКон» на мое имя подписала и передала мне договор дарения 100% доли в уставном капитале этой фирмы. Однако, являясь директором, она не зарегистрировала замену учредителя, а через полгода якобы продала значительную часть этой доли иным лицам, кроме двух прочих, своему мужу КОНДРАТЕНКО и моему сыну Илье.
Когда же я обратился в суд с требованием признать сделки по отчуждению Людмилой ШИРШОВОЙ принадлежавших мне долей в «ШиКоне» третьим лицам ничтожными, ее представитель заявил, что договор я, оказывается, сфальсифицировал путем нанесения печатного текста поверх уже стоявшей там до этого подписи ШИРШОВОЙ, которую она доверчиво поставила на чистом листе бумаги для дальнейшего оформления неких доверенностей. Самым неожиданным для меня было то, что Омская ЛСЭ это утверждение подтвердила …
— То есть вы предполагаете, что эксперт ошибся?
— Я убежден, что экспертиза проводилась заинтересованным либо непрофессиональным экспертом. При моей личной встрече с экспертом с целью узнать, получено ли ею арбитражное дело, я услышал, что хоть дело и получено, она к проведению экспертизы еще не приступала, но вопрос для нее ясен, и текст нанесен после подписи. Когда же я уточнил, что являюсь не ответчиком, а истцом, эксперт в грубой форме потребовала уйти.
Когда эксперта вызвали в судебное заседание для допроса, я не услышал от нее ни одного ответа по существу заключения, все существенные ошибки и недоработки, которые были обнаружены сторонами в его заключении, были названы не имеющими значения. Не услышал я и наименований приспособлений, механизмов и приборов, которые эксперт использовал при проведении экспертизы, описания их, за исключением общих слов типа «аппарат», «фонарь», «вот такая коробка». Эксперт не смог назвать и источника, из которого была почерпнута методика ТОРОПОВОЙ, по которой якобы делалась экспертиза. Из документа, направленного в суд Омской ЛСЭ, мне стало известно, что возраст эксперта — 72 года, а работает она с 1961 года. Мое личное общение с экспертом в суде дает мне основания полагать, что в силу своего возраста она не в состоянии заниматься столь сложными исследованиями, как проведение технической экспертизы документов. Кроме этого, должность эксперта государственного экспертного учреждения является должностью государственной гражданской службы, а в соответствии с ФЗ «О государственной гражданской службе» предельный возраст пребывания на службе составляет 65 лет.
— Вы хотите сказать, что в силу возраста эксперт не имел права делать эту работу?
— Я, извините, сам уже не мальчик и понимаю, что предельный возраст пребывания на гражданской службе установлен законодателем не в целях дискриминации пожилых граждан, а на основании научных данных, дающих повод полагать, что по достижении человеком определенного возраста его способности к ведению активной, высокоинформативной, конфликтной, требующей высокой степени обучаемости и тому подобной деятельности в значительной мере снижаются. И я не хочу, чтобы судьба значительных объемов имущества и денег – моего имущества и моих денег! — зависела от разумения и живости ума лиц, начавших свою тернистую деятельность в качестве экспертов до выхода человека в космос, в эпоху черно-белого телевидения и первой юности Людмилы ГУРЧЕНКО, до убийства КЕННЕДИ и до Карибского кризиса — то есть безнадежно давно.
— Как вы намерены преодолеть это препятствие? Ведь экспертиза в суде первой инстанции оспорена не была, а иных доказательств на этот счет в деле нет...
— Буду просить проведения повторной экспертизы, причем поручить ее проведение самому разработчику методики – ТОРОПОВОЙ, эксперту Российского федерального центра судебных экспертиз при Минюсте России. Суд первой инстанции не разъяснял мне моего права обратиться с ходатайством о проведении дополнительной или повторной экспертизы. С другой стороны, и судебная практика не содержит однозначного истолкования подписания лицом чистого листа с последующим нанесением текста как обстоятельства, исключающего действительность документа. Между тем вопрос о возможности подписания бумаги самой Людмилой ШИРШОВОЙ и нанесения ею же текста на бумагу судом вовсе не исследовался, несмотря на множество возможных тому доказательств.
— О каких доказательствах речь?
— К примеру, есть свидетельские показания, подтверждающие, что 27 января 2009 года, в день моего рождения, Людмила ШИРШОВА лично вручила мне этот подписанный ею договор дарения в торжественной обстановке. С другой стороны, я считаю, что даже и в случае, если Людмила сначала нанесла на лист подпись, потом впечатала текст с целью в дальнейшем сослаться на это в суде, от этого я не мог быть защищен. И даже такое обстоятельство не меняет дела, ведь как я уже сказал, вопрос не в подписях и бумажках, а в том, кому реально принадлежит это имущество. А значит, прав я, а не они. И докажу это.
