«Коммерческие вести» продолжают совместный проект с министерством промышленности, транспорта и инновационных технологий Омской области.
В цикле аналитических интервью с руководителями региональных предприятий мы намерены представить прошлое, настоящее и будущее омской промышленности, на которое читатели смогут взглянуть глазами производственников. Среди заводов и фабрик будут как широко известные гиганты, так и небольшие предприятия – от нефтехимии до производства трикотажа. На минувшей неделе обозреватель «КВ» Николай ГОРНОВ побывал на выставке работ омских ученых «От науки к искусству», где пообщался с инженером, изобретателем, философом, художником и генеральным директором ОАО «Омский НИИД» Петром ГРИНБЕРГОМ.
– Петр Борисович, несколько лет назад были планы по передаче акций вашего института в уставный капитал НПЦ газотурбостроения «Салют», чтобы вы потом вместе с «Салютом» вошли в госкорпорацию «Оборонпром». Это уже произошло?
– Нет, пока мы в процессе объединения. Собственником нашего института все еще остается государство в лице Росимущества.
– Какие у вашего института сегодня главные направления исследований?
– Наш институт является разработчиком и поставщиком наукоемких технологий и оборудования в области плазменного и ионно-плазменного напыления, мы производим запорно-регулирующую арматуру различного назначения для нефтегазовой промышленности, осуществляем разработку и изготовление узлов и деталей к импортному и отечественному оборудованию с использованием покрытий и химико-термической обработки.
– Покрытия – это нанопленки?
– И нанопленки толщиной в тысячи раз тоньше человеческого волоса, и толстые пленки, и пленки толщиной свыше одного миллиметра. Суть их одна, собственно. Все они применяются для повышения ресурса узлов и деталей. Но мы пошли дальше – получили чистые нанопленки металлов. И это прорыв в нанотехнологиях. Это новые возможности, оценить которые мы еще не можем.
– Речь идет об авиадвигателях, как я понимаю...
– В том числе. Мы разработали специальные покрытия, которые сегодня используются при производстве некоторых деталей авиадвигателей. Почему только некоторых? Дело в том, что все авиадвигатели, которые производятся сегодня, даже самые новые, были разработаны еще в 60 – 70-х годах прошлого века. Процесс разработки и внедрения чего-либо в авиации – он очень длительный. А 90-х годах произошел разрыв, из-за чего мы отстаем сегодня фактически лет на 20. Но технологическое отставание – не единственная проблема. В технологии, которые используются на оборонных заводах, невозможно внести никакие усовершенствования. Военпреды не примут готовое изделие, если изменения в отработанной технологии не будут согласованы с разработчиками этих двигателей. А разработчиков уже нет. Кого уж нет, а кто далече. И никто не решается взять на себя ответственность, чтобы внести изменения в технологическую документацию, провести целый комплекс испытаний. Все это требует затрат, дающих не сиюминутную экономию. А если вы хотите увидеть наши покрытия, посмотрите на кресты Успенского собора. Это наша работа.
– Зато сегодня другой уровень производства, появились высокопроизводительные обрабатывающие центры...
– Да, технология металлообработки шагнула далеко вперед. Но она же уничтожает и специалистов. Для того чтобы нажимать кнопки по указанию программы, не нужно учиться много лет в институтах. Сейчас все молодые ребята прекрасно общаются с компьютерами, и им будет вполне достаточно годового специального обучения после 11 классов средней школы. Кстати, ни в Европе, ни в Америке не принято готовить операторов в университетах. Для этого существуют аналоги наших ПТУ.
– Кто-то должен и программы для этих станков написать. Обычный программист вряд ли справится с такой задачей...
– Совершенно верно. Программу должен написать технолог, который знает все процессы в металлообработке. Есть последовательность операций, есть разные усилия резания, есть напряжение в металле и еще много чего, и если этого не учесть, то получится в итоге бракованное изделие.
– Омский НИИД в конце 80-х и сегодняшний – это разные институты?
– К концу 80-х в нашем институте работало примерно 550 человек. К 1997 году оставалось примерно десять человек. В конце 90-х мы поставили задачу по созданию замкнутого технологического цикла как на большом заводе, набрали универсалов-инструментальщиков, объявили громко: можем все, приходите к нам и заказывайте. В 1998 году стали производить уникальные дроссели – запорную арматуру для предприятий нефтегазового комплекса, в которых применяли массу собственных ноу-хау. Стали понемногу зарабатывать деньги. Численность выросла до 120 человек. Потом естественным путем снизилась, люди ушли на пенсию, и сегодня у нас работает около 100 человек.
– То есть вы поставили во главу угла экономику: заработать деньги...
– Чтобы встать на ноги, в начале 2000-х мы брались вообще за любую работу. Тогда я себе поставил задачу платить зарплату день в день, как положено. И за все это время, пока руковожу институтом, ни разу не отступил от этого принципа. Но во главе угла стоят технологии и люди.
– Имидж был нужен какой?
– Что мы способны решить любую задачу, которую поставит заказчик.
– И в последние 15 лет вы постоянно росли?
– Да, практически ежегодно росли. И успешно проходили все кризисы. Правда, с последним, который начался в 2014 году, еще не совсем понятно – то ли это кризис, то ли просто распад. Все превращается в какое-то болото. И хотя мы сумели удержаться на плаву, но это стоило нам больших трудов. Пришлось несколько снизить объемы производства в части наукоемких изделий.
– Научные разработки институт финансирует самостоятельно?
– К сожалению, практически нет таких заказов, которые подразумевали бы научную составляющую. Государство тоже не дает нам на науку ни рубля, поэтому все исследования приходится финансировать за счет собственных средств. Это как бы наши внутренние дела. Мы проводим исследования, получаем результат, внедряем новые технологии, а потом продаем готовое изделие. К примеру, лапы для сеялок с нашим покрытием, которые не просто служат в шесть раз дольше, но еще и дают правильную борозду. А что такое правильная борозда? Это плюсом до 10% к урожайности.
– А в целом новые технологии востребованы?
– Востребованы. Вопрос в оценке результатов исследований. Вот сегодня мир применяет титано-алюминиевые покрытия для режущего инструмента. У меня есть патент на такие покрытия, и этому патенту уже очень много лет, но у нас до сих пор такие покрытия в новинку, и инструмент закупается импортный. Просто потому, что зарубежным производителям доверия больше. А я этим производителям в свое время лекции читал о применении покрытий. Аналогичная ситуация с покрытиями для резинотехнических изделий. Резиновые уплотнители, которые есть везде, работают очень ограниченное время. Прошел год – нужно менять прокладку в автомобиле. А если использовать изделия с металлическим нанопокрытием, не влияющим на эластичные свойства резины, они будут работать, условно говоря, в сто раз дольше и в более агрессивных условиях. И как, по-вашему, реагируют на мои предложения производители резинотехнических изделий, которым я предлагаю выпускать лучшие в мире прокладки?
– Они реагируют как Остап Бендер: «Мне не нужна вечная игла для примуса, я не собираюсь жить вечно».
– Примерно так, да. Они говорят, что у них и без нас много изобретателей вечных двигателей.
– Из какого металла делается покрытие на резину?
– Хром, бронзы, алюминий, другие металлы, их оксиды, нитриды, оксинитриды и т.д. Пары подбираются в зависимости от условий, в которых будет работать то или иное изделие, какие коэффициенты трения, страгивания надо будет получить и так далее.
– Какие из ваших направлений вы считаете самыми перспективными?
Самое перспективное, как ни крути, оборудование для нефтегазовой промышленности.
– Имеете в виду импортозамещение?
– Нет, к идее импортозамещения я лично отношусь скептически. Импортозамещение – это путь назад, на мой взгляд. Мы как бы сами себя программируем на вечное отставание. Как сегодня выглядит импортозамещение с точки зрения тех же нефтяников. Они нам говорят: мы покупали на Западе вот такое оборудование, сделайте нам его полный аналог. При этом нужно понимать, что изделие придется разработать, испытать, сертифицировать, потом нефтяники его согласятся взять для собственных испытаний, и лишь после этого они, может быть, что-то купят. А может так случиться, что и не купят, поскольку им нужно будет объявлять тендер на закупку, а без тендера сегодня вроде как нельзя. И даже если купят, окончательно рассчитаются с поставщиком спустя полгода от поставки. А теперь скажите: нам это надо – копировать чужое, да еще с непредсказуемым результатом? Поэтому я в таком импортозамещении не участвую. Я за экспортоориентированность нашей экономики. Если нам поставить задачу производить конкурентоспособную продукцию для мирового рынка – тогда будет понятно, куда мы идем и ради чего перестраиваем промышленность.
– И что, у нефтяников действительно отсрочки платежей доходят до полугода?
– Так и есть. И мне эта система совершенно непонятна. Ресурсные компании имеют огромную прибыль, вкладывают ее непонятно куда, а их поставщики почему-то должны выживать. Человек не может полгода выкручиваться, что-то придумывать, не получая даже заработную плату. Причем такой опыт работы ресурсных компаний с поставщиками сегодня перенимают все большие корпорации. Да и со стороны государства много «придумок». Одна из последних – снижение операционных расходов на 10% в год. При этом почему-то «придумщики» забывают, что стоимость ресурсов и электроэнергии каждый год растет. А ресурсы – это еще и зарплата, и социалка, и наука, и материалы, и налоги, и т.д.
– И что же делать?
– Не брать в голову и работать. Мой жизненный опыт говорит, что всегда можно найти рыночную нишу, в которой твои идеи будут востребованы, а отчитываться по «придумкам» мы научились еще в советское время.
– Несколько лет назад разработками вашего института интересовалось даже Роснано. В Омск приезжал глава этой корпорации Анатолий ЧУБАЙС, и ему сильно понравились нанопокрытия на резину. Чем та история закончилась?
– Да, было такое дело. Тогда все написали, помнится, что Роснано выделит нашему институту полмиллиарда рублей для строительства предприятия по производству резиновых изделий с нанопокрытиями. В итоге мы долго переписывались, пока не выяснилось, наконец, что условия выделения средств для нас совершенно неприемлемые. Эти полмиллиарда мы могли бы получить, если бы сами инвестировали такую же сумму. А где нам ее взять?
– Какой у вашего института годовой бюджет?
– Около 100 млн рублей. Сами понимаете, для нас 500 млн рублей – неподъемная сумма.
– Да и не ваше это дело, по большому счету, строить заводы. Вы же исследовательская организация...
– Это так. В идеале мы бы хотели разрабатывать и продавать технологии. Но не получается, к сожалению.
– Если я правильно понимаю, самые перспективные ваши разработки – нанопленки. Для чего они могут использоваться?
– У них очень широкий спектр применения. Упрощенно говоря, если нанопленку нанести на что-то, мы получим совершенно другие свойства материала. Алюминий, к примеру, не магнитится, а нанопленка из алюминия – магнитится. А вот применение нанопленок – это уже вопрос, который требует серьезных финансовых затрат. В Японии создали нанорезину, у которой более интересные свойства, чем у нашей, но там большое количество предприятий-инвесторов вкладывали деньги в исследования. Люди потратили сотни миллионов, если не миллиарды долларов. А мы фактически на коленке до сих пор изобретаем. Помните, как наш министр иностранных дел куда-то поехал и купил там наногалстук? Я когда прочитал об этом, мы на следующий день ради интереса сделали такой же. Один покрыли алюминиевой нанопленкой, другой – бронзовой. Все то же, только стоимость в 100 раз меньше и шуму никакого.
– И где сейчас эти ваши инновационные галстуки?
– Не помню уже, кому-то подарил. Суть-то не в галстуках. Я уверен, мы можем сделать многое, не тратя на исследования миллионы долларов.
– В своей маленькой лаборатории?
– Есть такая штука, как мысленный эксперимент. Если я точно понимаю все процессы, знаю поведение плазмы и свойства нанопленок, то обойдусь и без дорогостоящей техники, и без многочисленных испытаний, на которые могут уйти годы. Главное в науке – это мозги, а не оборудование и не технологии. Если есть мозги, то технологию можно придумать. Вот в Израиле получили нанозолото. Если бы нам поставили такую задачу, мы бы ее тоже решили. Но весь вопрос в том, что кто-то должен ставить нам правильные задачи. Правильно поставленная задача – половина решения. А если говорят: дай нам не знаю что, да чтобы было всего за рубль, то и результата никакого не будет.
– А будут ли финансироваться научные исследования, когда ваш институт войдет в структуру НПЦГ «Салют»?
– Понятия не имею. Нам вообще никто ничего не рассказывает. Я думаю, что дополнительного финансирования ожидать не стоит. В лучшем случае нам оставят возможность работать самостоятельно. И если нам не будут мешать, то и это уже хорошо.
– Поскольку мы с вами разговариваем на выставке картин, которые появились в результате ваших исследований в области нанопленок, не могу не спросить про цель ваших художественных экспериментов. Это у вас такое хобби?
– Больше, чем хобби, я думаю. Это уже сложилось в концепцию, которую я проповедую через свои нанокартины. А она заключается в том, что через соединение научных и технических достижений с мыслью и рукой художника возродить убитую так называемым авангардом пластическую живопись, которая и есть настоящее искусство, вызывающее зрителя на диалог с художником. Это диалог о смысле жизни, о христианских ценностях и в то же время рассказ художника-ученого о научно-философском видении нашего бесконечно большого и бесконечно малого мира, от которого и идет обратный процесс – от искусства к науке. Но это уже отдельный большой разговор.
Первая публикация — в газете "Коммерческие вести" от 17 августа 2016 года.
