Уголовное преследование гендиректора ООО «ПКФ «Семикруп» Светланы КОМБАРОВОЙ полностью поменяло жизнь ее семьи. Сын и дочь предпринимательницы, пытаясь помочь матери, стали дипломированными юристами, а она сама, потеряв предприятие, но доказав свою невиновность, взялась за работу арбитражного управляющего. О перипетиях судьбы и оптимизме корреспондент «КВ» Ирина БОРОДЯНСКАЯ поговорила с сыном Светланы Васильевны, гендиректором юридической компании «Свежий взгляд» Алексеем КОМБАРОВЫМ.
– Где ваши родители познакомились?
– Родители познакомились в Омске. Они вместе учились на факультете молочных продуктов в Омском сельхозинституте. Сначала они по распределению уехали в Оконешниково, потом в Петропавловск. Когда закончилась перестройка, они вернулись в Омск и стали заниматься торговлей.
– Помните что-нибудь из жизни в Петропавловске?
– Мало что помню. В 92-м году там был абсолютный Советский Союз. Я был сыном главного инженера молзавода, и у меня всегда было мороженое. И еще конструкторы были, начиная от кубиков и заканчивая чем-то вроде «Лего». Вот все, что помню. Переехав в Омск, я понял, что существует не только мороженое, но и разные йогурты, пирожные. В Петропавловске с этим было как-то туговато, а здесь – изобилие. Еще одно яркое воспоминание – это кучи мусора. Я жил и сейчас живу на перекрестке улиц 7-я Северная и Волховстроя. Там, где сейчас гаражи стоят, напротив шиномонтажки, была большая куча мусора. Вообще на каждой улице, которая упиралась в Волховстроя, было по свалке. Впоследствии я узнал, что эти кучи мусора появились при ШОЙХЕТЕ. Постепенно они ушли вглубь частного сектора. Что я еще помню? Как и все, играл в приставки, а когда у сестры появился компьютер – в «Цивилизацию», «Doom» и так далее.
– Почему решили пойти на физический факультет?
– В пятом классе из 6-й школы, которая находилась недалеко от нашего дома, я перешел в 66-ю, где училась моя сестра. Там контингент был совершенно другой – в основном дети из состоятельных семей. Учебная программа новая, учебники лучше, техническое оснащение хорошее. В 8 классе нужно было выбрать для себя тот или иной профиль: инженерный (физика), естественный (химия, биология), экономический (математика, экономика, менеджмент) или гуманитарный (русский язык, литература). В зависимости от этого мы потом и поступали в вузы. Практически все, кто занимался естественными науками, пошли в медакадемию. Вопрос, куда поступать, передо мной особо тоже не стоял. Я учился в профильном инженерном классе и поступил на физфак. Потом я осознал, что учиться там, по крайней мере, на тот момент, было тяжеловато. В основном туда шли олимпиадники, выпускники профильных школ при университетах и физико-математической школы. Но я дошел до конца. Сначала в нашей группе было 25 студентов, а выпустилось человек 11-12.
– Можно сказать, что уголовное дело, возбужденное против вашей мамы, сделало из вас юриста?
– Да, можно и так сказать. Просто я очень много времени на это потратил, и мне не захотелось потом идти на оборонное предприятие, работать инженером-конструктором. Надо отметить, что этот труд очень уважаем в обществе. Мои друзья, которые пошли на завод, сейчас занимают ведущие должности. Кто-то младший научный сотрудник, кто-то – уже зам руководителя отдела.
– Все-таки не жалко было забросить физику? Столько лет сложной учебы...
– Я же не бросил, мне эти знания до сих пор помогают. Недавно я сопровождал уголовное дело по ТКАЧУКУ, и в тот раз мне очень пригодились технические знания в области Интернета. Например, в ходе расследования нам очень помогло понимание таких терминов, как динамический и статический ip-адрес. Конечно, в суде совсем другие обстоятельства сыграли роль в оправдании ТКАЧУКА. Практика сложилась таким образом, что если никто не видел и не слышал, как человек оклеветал другого человека, то он невиновен. Если в толпе один сказал другому: «Ты вор!», а на самом деле это не так, то это считается клеветой. Либо другой вариант, как у НАВАЛЬНОГО, который в суде не отказывался от того, что он размещал в Интернете информационные материалы, направленные против депутата.
Сейчас Интернет полностью анонимизирован, и, чтобы находить людей, нужно очень много сил тратить. Поэтому государство пошло по другому пути, решив взять Интернет в очень жесткие тиски. Я где-то читал статью о том, что скоро мы будем входить в Интернет по паспорту. Видимо, это совсем недалекое будущее.
– Ваши коллеги по фирме – это ваши друзья?
– Да. С одним из них я со школы знаком, с другим вместе в спортзал ходили. Иногда сестру привлекаю к работе.
– Расскажите о сестре.
– С Машей у нас пять лет разницы. Она закончила ОмГТУ, а потом, в связи с известными событиями, вместе со мной училась на юрфаке. Сначала некоторое время работала по технической специальности, а потом пошла к маме в организацию ООО «ПКФ «Семикруп». Сейчас у них с мужем двое детей. Сестра пока сидит дома с младшей дочкой. Скоро выйдет на работу.
– В своей юридической компании вы на каких делах специализируетесь?
– В основном арбитражные споры и споры о защите прав потребителей. Я представляю в судах несколько омских дилерских автосалонов, консультирую по банкротствам и взысканию долгов, а также на постоянной основе осуществляю юридическое сопровождение организаций. Надо сказать, что мы, как и многие другие действительно профессиональные юристы, в офисе почти не бываем – все время занято процессами и консультированием клиентов.
– В судебной системе не разочаровались еще?
– Хотелось бы, чтобы она была лучше. Мы над этим работаем. Я за выборность в судебной системе. Это дало бы хоть какую-то прозрачность. Суд у нас сейчас – это закрытая корпорация. Сам я не могу ничего утверждать, так как встречаю в судах и талантливых людей, но часто слышу о том, что без родни в суде человек не поднимется выше помощника или секретаря. Так как все решается внутри корпорации, жалобы писать на судью, как правило, не имеет смысла.
– Как вы относитесь к объединению судов?
– Я очень расстроен тем, что арбитражный суд вливается в общую юрисдикцию. Все-таки мне казалось, что арбитражный суд в этом плане более профессионален. Хотя непосредственно в деле КОМБАРОВОЙ суды общей юрисдикции более объективно разбирались, чем арбитражные суды.
– Вы успели помочь своей маме, пока были студентом юрфака?
– Еще до учебы на юридическом я открывал кодекс, изучал документы, писал и подавал жалобы.
– Адвокаты ведь были.
– Адвокаты были, но часто менялись. Адвокат же как работает... Взял денежку, поработал и, если энтузиазм иссяк, бросил. Они же не за свое борются. Бывает, у них свои проблемы возникают. Люди, которые попадают в такую сложную ситуацию, как мама, могут только на себя надеяться. Никакой адвокат их не вытащит никогда, если они сами не будут изучать законы, писать жалобы, ходить по всем инстанциям, пытаться что-то сделать.
– Из последних громких дел вас что-то особенно затронуло?
– Я всегда переживаю, когда судят глав районов неправосудными методами. Недавно главу Знаменского района оправдали. ДЮБОРЕВ, по-моему, фамилия. За школу. Я вообще не понял логики следствия. Человек школу построил, вроде бы все законно. Не было установлено ни куда он деньги выводил, если выводил, ни что вообще за преступление произошло... Проектно-сметная документация – очень сложная вещь. Может быть, не очень опытный человек ее составлял или произошло резкое удорожание стройматериалов. Хорошо, что человека оправдали, а могли и не оправдать. У судьи ведь есть право принимать решение на свое усмотрение. К тому же сейчас очень редко отменяются решения первой инстанции – как по гражданским делам, так и по уголовным. Сейчас надзор в Омске, а не в Москве, как это было раньше. Если кассацию отклонили, то все. Жалобу в Верховный суд можно подать только на то, что тебе кассацию отклонили. А ВС может дело даже не истребовать. В арбитраже, кстати, пока еще можно подавать кассацию в Высший арбитражный суд. Тогда еще можно на что-то надеяться. Даже если ВАС отказывает, он хотя бы разъясняет, что не так. Может быть, конечно, все нормально будет с этой судебной реформой, но пока, судя по публикациям в «Ведомостях» и «Коммерсанте», основные кадры в результате остаются за Верховным судом, а не за Высшим арбитражным.
– За делом ГАМБУРГА следили?
– Я не так давно вернулся из командировки. Когда я туда уезжал, ГАМБУРГ был еще на свободе. Причем я по роду своей деятельности сталкивался с делами, похожими на его, только в Омске речь идет всего о нескольких участках, а в некоторых случаях можно говорить о значительно больших «злоупотреблениях», причем суды в других регионах встают порой на позицию, скажем так, правонарушителей. Одно такое дело меня очень заинтересовало. Я представлял интересы одной крупной иногородней фирмы по аналогичному земельному вопросу. Данный спор в чем-то можно сравнить с делом ГАМБУРГА, но пока сложно сказать что-то конкретное – подождем решения суда. В любом случае виновность человека в преступлении должна устанавливаться только приговором суда. Сложно что-то говорить, не имея перед глазами материалов дела. Мы, конечно, все подробности узнаем, только когда дело в суд пойдет. Может быть, что-то в этом деле и есть.
– Свидетели, может быть.
– Да, я тоже слышал про свидетелей. Когда маму судили, я понял одну вещь относительно нашего уголовного права. У нас в некоторых категориях преступлений достаточно, чтобы был какой-то ущерб – не важно, в гражданском порядке он получен или нет, а также физическое лицо, свидетель, который будет говорить: «Да, у этого человека были намерения так сделать». С этим в принципе человека можно отправлять за решетку.
Хотя не все так плохо. В судах, прокуратуре, в Следственном комитете работают и квалифицированные люди. Есть и судьи, и следователи, которые разбираются в ситуации. Знаете, как у Михаила ЗАДОРНОВА – «порознь у нас все нормальные ребята».
– Вы в адвокатское сообщество пока еще не входите? Как там все устроено?
– Я в него не вхожу, но, возможно, через пару лет и войду. Слышал, что там хорошо все устроено. Единственное, жалуются защитники, которые работают с обвиняемыми на стадии следствия. Недавно спор был о том, что выплаты таким адвокатам, которых предоставляет государство, зависят от следователя. Если это действительно так, то это как-то несправедливо. Адвокат, который хочет защитить своего клиента, по идее должен бомбить следователя документами, вступать с ним в конфликт, но следователь в таком случае, естественно, напишет, что адвокат мало работал, в результате ему мало заплатят.
Адвокаты, которые входят в сделку со следователем, потом на суде говорят своему подзащитному: «Вы, главное, судье ничего не говорите. Не надо злить судью!» У меня это прямо перед глазами стоит. В смысле – не надо злить?! А он сейчас впаяет пятерку и все! Подобное было при расследовании дела моей мамы. Все было весьма фантасмагорично. По одному из эпизодов уголовное дело было возбуждено по рапорту оперативного работника милиции. Организации, которой был якобы причинен ущерб, не существует с начала 2000-х. Непонятно, откуда в деле взялись документы о том, что «Семикруп» был должен этой организации. Нет ни самой этой организации, ни заявления от нее. Есть договор о поставке и какие-то накладные. Может быть, какие-то накладные выпали – бухгалтерской экспертизы-то не было. Но суд первой инстанции дал за этот эпизод два года. А был другой эпизод. Организация, которая работает в другом регионе, пишет: «Мы с «Семикрупом» никогда не работали, заявлений не писали, эта КОМБАРОВА нам ничего не должна». Однако судья Центрального районного суда КОЗЫРИН, который сейчас работает в Омском областном суде, выносит по этому эпизоду два года общего режима колонии.
– Сейчас с подобным сталкиваетесь?
– С уголовными делами я не работаю, поскольку я не адвокат, так что сталкиваюсь реже. С того момента вообще много событий произошло. Законодательство изменилось, в том числе по налогам.
– В лучшую сторону?
– С приходом президента МЕДВЕДЕВА оно изменилось в лучшую сторону – следователям запретили возбуждать уголовные дела по налоговым преступлениям без суда. Когда пришел ПУТИН, силовики попытались все назад отыграть. Я в свою очередь собирал подписи от партии «Гражданская платформа» о том, чтобы не отменяли этот закон. Я отчетливо помню, что в конце 2013 года, когда я собирал подписи, одна компания попросила меня отнести документы в ОБЭП, который проводил проверку на предмет незаконного возмещения моим клиентом НДС. В декабре многие автосалоны трясли по этому поводу. На мой вопрос к оперативнику о том, зачем они это делают, ведь налоговая служба не проводила камеральную проверку и не предъявляла претензий, он мне честно сказал: «А вдруг сейчас закон изменят, как собираются, – мы сразу дело-то и возбудим!» Потом, кстати, закон этот притормозили. Не знаю, то ли подписи помогли... Только в Омске мы собрали около двух тысяч подписей. Насколько мне известно, президент ПУТИН встречался с бизнес-сообществом, и было принято решение, что при возбуждении уголовного дела за налоговое преступление следователи обязаны взять справку в ФНС о том, что проводилась выездная камеральная проверка и этой организации начислены такие-то налоги.
– Как вы попали в партию «Гражданская платформа»?
– Когда ПРОХОРОВ выдвинулся в президенты, я зашел на сайт и оставил заявку на то, чтобы быть волонтером. Потом меня пригласили на беседу и предложили стать юристом в мобильной группе. После выборов появилось общественное движение сторонников ПРОХОРОВА, в которое мне предложили войти, и я согласился. Потом, на выборах мэра, когда победил ДВОРАКОВСКИЙ, я участвовал в движении «Свободные выборы». Примерно в то же время начался процесс регистрации партийного отделения, в которое я вошел.
– Чем сейчас занимается партия?
– У нас действует несколько проектов, один из них – «Гражданский сигнал». Смысл его в том, что люди и организации направляют нам жалобы, а мы их переправляем в компетентные органы и отслеживаем их исполнение. Как правило, это касается открытых люков, бесхозных домов... Когда мы только приступили к этой работе, мы часто слышали: «У администрации денег нет, что она может...». Хотя, когда мы начинали разбираться в ситуации, очень часто оказывалось, что не городская администрация должна что-то исполнять. Бывает, что свалка или заброшенный дом находится на территории, которая отдана под регенерацию строительной фирме, а эта фирма в нарушение законодательства не огораживает территорию. Или, допустим, физлицо выдвинуло забор в сторону улицы, фактически осуществив самозахват территории. С этим тоже никакая не администрация должна разбираться, а Росреестр обязан выйти с проверкой и возбудить «административку». Если речь идет о юрлице, то это дело прокуратуры. В целом же деятельность партии направлена на привлечение людей с активной жизненной позицией в сторонники, а также на представление интересов предпринимателей.
– Есть у вас еще какие-то политические амбиции?
– Когда у нас изменится муниципальная структура, может быть, пойду в районные депутаты. Система будет выборная, так что нужно будет доказать, что я достоин.
– А когда вы маленьким были, дома обсуждались политические вопросы?
– Знаю, что в середине 90-х у меня папа и его братья голосовали за «Яблоко». Когда дедушка со стороны папы узнал, что все его сыновья так проголосовали, он их наругал и даже ночевать не пустил, но потом его бабушка как-то уговорила. Сам он был ярый сторонник коммунистов. В свое время в селе Бердюжьем Тюменской области он был вторым секретарем райкома. Мама у меня голосовала за ЖИРИНОВСКОГО, кажется. Она и сейчас за него голосует. В той ситуации, которая с ней случилась, ЛДПР ей очень активно помогала рассылками.
– Почему вы решили участвовать в подготовке первого омского референдума?
– Я об этой инициативе узнал через Интернет. На ближайшем партийном собрании я выступил с предложением поддержать эту инициативу. Кому-то понравились вопросы, кому-то нет, но сама инициатива всех заинтересовала. Никто ведь не помнит о том, чтобы у нас народ о чем-то спрашивали. Меня делегировали на помощь инициативной группе.
– А вас самого все вопросы референдума волновали?
– Я не житель улицы Спартаковской, так что переименование ее в улицу Манякина меня не сильно волновало. Вопрос об Омскэлектро, безусловно, меня волновал, потому что я не понимаю, как передача электроэнергии может быть невыгодна муниципальному предприятию. Меня до сих пор волнует вопрос по Омскводоканалу, но там была очень сложная система приватизации, и я вообще не уверен, что его можно забрать назад по истечении договора аренды, да и сам договор у нас в городе мало кто видел. Насчет целесообразности строительства крематория у меня были вопросы. Что касается кремниевого завода, общество не спросили, нужно ли ему это вредное производство. Я, может быть, и за то, чтобы было новое производство, шли налоговые поступления в бюджет, но только если оно безвредно. Вопрос о выборах мэра для меня тоже актуален. Неплохо было бы спросить население, за какую они систему местного самоуправления, тем более сейчас, когда вносятся изменения в федеральный закон. Госдумой уже приняты во втором чтении поправки, в результате которых крупные города, которые в принципе могут быть независимы от президентской власти, станут еще прочнее встроены в вертикаль. Сначала у нас убрали налоги, сейчас пытаются ввести большее количество лиц в принятие решений.
– Вам пессимизм несвойственен?
– Нет, я всегда занимаю оптимистичную позицию. Какая может быть безысходность? Почитайте СОЛЖЕНИЦЫНА! В принципе у нас все не так и плохо. Если у нас население не ходит на выборы, значит, ему комфортно в таком состоянии.
– Ну, это населению. А вам лично?
– Да мне тоже вроде бы неплохо. Я уезжать не собираюсь.
– То, что ваше детство пришлось на 90-е, и то, что случилось с вашей мамой, отразилось на вашем восприятии несправедливости? Вас еще может что-то шокировать?
– В смысле, какой ужас, что кто-то кого-то разорил? Нет. Если изучить историю России, у нас очень часто собственность переходила из рук в руки. Но людей всегда жалко. Когда предприятие «дербанят», то есть происходит рейдерский захват, от этого страдают люди, которые работали на этом предприятии, и люди, которые его создавали – собственники, затратившие по десять лет своей жизни, как моя мама, на возведение предприятия. Люди тратили свою энергию, годы жизни – и вдруг у них всего этого не стало. Недружественное поглощение – это, возможно, нормально за Уралом, в центральной части России. А у нас, если в районе обанкротились два-три предприятия, это означает, что 300 человек в селе не знают, чем заняться. До сих пор, когда маму встречают бывшие работники ее предприятия, они ей говорят: «Как было у вас хорошо – и столовая была, и транспорт». А сейчас они кто где. Кто-то неофициально работает, кто-то зарплату в конверте получает. У мамы работало не меньше 150 человек.
– Чем сейчас мама занимается?
– Она арбитражный управляющий. По заявлению кредиторов она проводит анализ деятельности предприятия на предмет возможности возврата долгов. Если устанавливает, что имущество выведено недобросовестным руководством, помогает вернуть имущество, потом реализует его, а полученные средства направляет на погашение долгов. В основном такие дела, но у нее есть желание взяться за какое-нибудь сельскохозяйственное предприятие и попытаться оздоровить его. Вообще-то смысл закона о банкротстве – это реструктуризация задолженности, помощь предприятию. Надо отметить, что закон «О несостоятельности (банкротстве)» может использоваться и недобросовестными арбитражными управляющими. Например, имея ресурсы, предприятие захватить очень легко на самом деле. Пять-шесть исполнительных листов и приставы, кричащие: «Давай деньги, а то мы сейчас все твое имущество арестуем». Но предприятие не может сразу рассчитаться. Особенно сельхозпредприятие, где существует сезонность. Когда вводится процедура банкротства, все исполнительные производства приостанавливаются и начинается наблюдение, в том числе и за тем, может ли предприятие что-то производить. В мамином деле было по-другому. Гражданские аресты были приостановлены, но остались уголовные, наложенные следователем и судом. Пристав прибежал, сказал: «Ничем не пользоваться, все имущество – это вещественные доказательства». А на молзаводе по настоянию следствия и прокуратуры была остановлена компрессорная, в результате чего остатки продукции испортились. Предприятие встало. Когда мы подавали иск о возмещении убытков, суд нам сказал: «Вы неправильно поняли следователя, работать вы могли». Но в документе разъяснений не было. Как мы могли работать, если следователь мог за нарушение запрета посадить на двое суток в ИВС, а потом и дело возбудить за неисполнение судебного решения?
Еще одна гениальная мысль, которая была высказана прокуратурой и нашла поддержку в суде, – о том, что, даже находясь в следственном изоляторе и находясь под прессом уголовных дел, допросов и изучения, можно продолжать руководить предприятием. У человека, находящегося в СИЗО, объективно нет возможности даже нормально защищаться. Если следователь имеет доступ к правовой базе, может связываться с коллегами, то у подследственного – только адвокат и стопка дела для ознакомления. Находясь на свободе, можно сходить на консультацию, написать жалобу или письмо. Что касается адвоката, даже если он добросовестный, у него несколько дел. Хорошо, если клиент состоятельный и может взять на себя содержание адвоката, но таких случаев очень мало.
– Какая у вас книга любимая?
– Любимая книга? Я вообще ЧЕХОВА люблю читать. Смешно. А любимое высказывание у меня – из ИЛЬФА и ПЕТРОВА. По роду деятельности у меня иногда с руководством компаний возникают споры о том, правильно ли я составил документы. Я им частенько отвечаю цитатой: «Любая директива пишется в расчете на то, что ее будет исполнять человек с головой».
– Путешествуете?
– Пока учился на юрфаке, времени не было, потому что сессия летом. Теперь путешествую по России. Два раза на Горном Алтае был. Куда в этом году поеду – пока не знаю. Может быть, в Крым или Сочи – посмотреть олимпийские объекты. На Олимпиаду не было возможности попасть, а интересно посмотреть, что там построили «на мои пенсионные накопления».
– Вы на маму похожи?
– По характеру – совсем ничего общего, а внешне, говорят, похож.
