Сегодня, 22 апреля, директору ГЭПИЦентра-2 Вадиму ДРЯГИНУ исполнилось 60 лет. А накануне возглавляемая им группа компаний отметила свое 30-летие. Главный редактор «Коммерческих Вестей» Марат ИСАНГАЗИН встретился с руководителем ГЭПИЦентра Вадимом ДРЯГИНЫМ и задал ему ряд вопросов.
– Вадим Владиславович, каков объем рынка социологических исследований в России?
– Ответить, конечно, трудно, но если говорить о госзакупках, то по всей России это составляет около двух миллиардов рублей в год. Из них порядка полутора миллиардов размещается из Москвы. И мы в них участвуем, предлагая, понятно, куда меньшие цены, чем столичные фирмы. В этом и есть наше конкурентное преимущество. Сами проводимые госзакупки по социологии – это, как правило, требование постановлений правительства, указов президента. Частный бизнес, который был основным заказчиком в 90-е годы, до начала нулевых, уступает по объему заказов сейчас государственному сектору.
– Вы провели множество социологических и маркетинговых исследований. Какое задание было самым сложным?
– В большинстве проектов мы выступали субподрядчиком. Особенно сложно было с зарубежными заказчиками, когда ВЦИОМ или «Маграм МР» ретранслировали нам европейские заказы. Порой требования были очень вычурными. Как, например, ежегодный всемирный мониторинг уровня счастья. Здесь опрашиваемый россиянин по сходным параметрам должен быть соотнесен потом с каким-нибудь жителем Австралии. Что не так-то просто: были чрезвычайно жесткие требования к отбору тех, кого мы опрашивали. И даже не каждого интервьюера разрешалось допустить до исследования. Или вот сейчас предвыборные задачи: как будут голосовать на конкретном округе, какие там могут быть процент протестных голосов и явка. Сложность исследовательского проекта больше связана с величиной полей и комбинированием методов исследования. Ну и, конечно, за 30 лет выбрать наиболее сложный проект по исполнению так же трудно, как выбрать самый сложный год в жизни любого россиянина.
– Лет 10 назад мы с вами говорили о том, что Омск выпал из общероссийских социологических выборок. Сегодня что-то изменилось?
– Особых изменений не произошло. Мы не представлены в общероссийских выборках так, как Тюмень, Екатеринбург или Новосибирск. В маркетинговые программы еще попадаем, а вот федеральным социологам мы часто не интересны. Напомню, что опрос стандартно проводится в половине субъектов Федерации и берутся характерные территории. Омская область традиционно оказывается в выпадающей половине. Поэтому, например, чтобы по-прежнему участвовать в качестве субподрядчика в общероссийских опросах крупных федеральных соццентров, мы вынуждены держать подразделение в Тюмени и работать в «поле» там.
– Но почему так случилось?
– Причина отсутствия Омска в федеральной информационной повестке прежде всего в том, что у нас нет активной социальной и политической жизни, которая бы поднимала город-миллионник в общероссийском хоре голосов. Все социально-политически живое у нас на протяжении многих лет просто гасилось.
– Насколько я понимаю, у ГЭПИЦентра как раз было несколько проектов, которые должны были расшевелить омичей. Включить Омск в федеральную повестку.
– Да, такие проекты были. Например, опрос жителей города и Омской области по отношению к установке памятника Колчаку в 2012 году. Ведь здесь же изначально есть общественная конфликтность. Ее надо изучить и отдать обществу, чтобы оно само узнало, как оно делится по отношению к этой исторической фигуре (итоги опроса по городу Омску можно посмотреть здесь, по сельским районам — здесь).
Или вот попытка провести первый в Омске референдум в 2014 году. К нам обратилась с такой заявкой группа бизнесменов. Я так и не понял, кстати, почему в этой общественной инициативе власть усмотрела угрозу. Заявленные вопросы – строить ли крематорий, отключать ли на части улиц свет после полуночи, чтобы сэкономить бюджет, или о переименовании улицы Спартаковской в улицу Манякина – это вопросы населения, а не начальников. В нашем списке для референдума набралось 12 вопросов, часть из них была поддержана депутатами городского совета. Но потом произошла какая-то закулисная команда, после чего горизбирком отказал, и все перешло в суды. В этой движухе поучаствовала масса солидных людей, в том числе депутаты, которые были поражены исходом событий. Власть не восприняла граждан как субъектов общественного процесса. Вот почему, в частности, в предстоящие выборы, вне всякого сомнения, будут нарастать протестные движения.
– Вы известны как консультант избирательных кампаний. Осенью нам предстоят выборы в Государственную думу и в местное Законодательное собрание. Они чем-то существенно будут отличаться от предыдущих?
– Да. И прежде всего из-за того, что сделала за последний год несистемная оппозиция. Они создали коммуникации, альтернативные существующим традиционным СМИ – телевидению, радио, печати. Это даже важнее, чем само содержание их разоблачений. Фильм «Он вам не Димон» перевалил за 40 миллионов просмотров только на Ютюбе. А фильм о дворце только за один месяц превысил отметку 110 млн просмотров. Это больше, чем аудитория всех вместе взятых федеральных телеканалов, считавшихся самыми массовыми СМИ.
В итоге в социальных сетях, судя только по просмотрам, даже не говоря о перепостах, обмене комментариями и прочем, создано другое коммуникационное пространство, которое явилось основой не только для пропаганды оппозиционных взглядов, но и стало их организатором. Протесты в Беларуси, протесты в Хабаровске, протесты на экологические темы берут теперь начало в Сети. А общий политический протест сфокусировался на фигуре НАВАЛЬНОГО. По данным «Эха Москвы», 23 января текущего года митинговали 122 города, а 31-го уже 142. У нас в Омске, по разным подсчетам, тогда было до 3 000 человек. И Омск оказался на третьем месте в стране по соотношению протестующих к числу избирателей. Ранее протесты против пенсионной реформы, например, в Омске собирали лишь пару сотен человек.
– Но все равно это же мизерное количество, которое вряд ли существенно скажется на итогах голосования.
– Очень даже может сказаться. Основная позиция всех последних выборов – неучастие в них. В нашем регионе, как и в других, была низкая явка – в пределах 30%. Только президентские выборы собирают больше. На упомянутые митинги ходили вопреки внедряемому мнению не подростки, а трудоспособное, социально активное население от 25 до 40 лет. Это мы знаем достоверно, потому что социологи делали замеры на протестах в городах России. Условно «спящий» электорат просыпается и может в сентябре подтянуться на голосование. Специфика предстоящих выборов будет заключаться в том, что мы не знаем точно, как выстрелит протестное голосование. Если раньше участие в выборах впрямую было связано с конкретной проблемой – вода не течет, мусор не вывозится – сейчас в качестве мотива возвращается политический лозунг, политический тезис. При этом тезисов, которые всех объединяют, всего несколько. И они не находятся в плоскости профессиональной политики. Это потребности общества: чтобы начальников поприжать, ограничить произвол, сократить сверхдоходы олигархов, требование справедливого суда, то есть силен запрос на социальную справедливость. При этом поймай сейчас на улице омича и спроси, кто его депутат, в том числе городской, поселковый, восемь из десяти не смогут ответить.
– Но ведь так и раньше было.
– Нет, вспомните 1990-е, когда зашкаливала явка. Народ активно хотел перемен, хотел сместить партийно-хозяйственную номенклатуру, поставить иных людей и по-новому начать жить. Сейчас развитие идет по той же канве. Когда возникали проблемы у «Единой России» в 2008-2009-м, 2012-2013-м годах в Омске и по всей России оппозиционные парламентские партии получали часть их электората. Так и должна функционировать политическая система. Если правящая партия дает слабые результаты, голоса уходят протестным партиям. Проблема в том, что существующая политическая система из четырех партий не удовлетворяет в нынешний момент запросы общества и «спящего» электората. Если бы она удовлетворяла, то явка была другой, как минимум 50-60%, как на президентских выборах.
– Но низкая явка устраивает власть, которая может задействовать бюджетников и проконтролировать их выбор.
– Совершенно верно. Бытует даже такое выражение – «сушить явку». Это логично, зачем привлекать электорат, который будет голосовать против партии власти? Или тот, который непредсказуем?
– То есть на местах количество партий при выборах в законодательные собрания и горсовет увеличится?
– В зависимости от территории. На конкретном округе есть конкретные люди, с которыми нужно вести диалог. Там, где выборами занимаются, есть и результат. В сентябре прошлого года, например, на выборах в тамбовский горсовет «Родина» получила 26 мест в городском парламенте, «Единая Россия» – 6, КПРФ – 2, ЛДПР и «Справедливая Россия» – по 1. В Хабаровске ЛДПР сделала то же самое. В Томске единороссы получили лишь 11 из 37 мандатов, а в Новосибирске – 23 из 50. Это примеры того, как голоса перетекали в альтернативные партии. А вот почему избиратели это делают, как их несогласие с ростом цен, падением уровня жизни конвертируется в политические запросы, и должна выяснять социология, которой мы занимаемся.
– Непарламентские партии в Омске находятся в зачаточном состоянии. Вряд ли они успеют за оставшиеся пять месяцев развернуться?
– Ну, я с вами не согласен. У нас ведь есть прецедент, например, после выборов в 2011 году в Законодательном собрании Омской области впервые появились фракции ЛДПР и «Справедливой России». В принципе любая партия может заполучить местный мандат: вопрос лишь в ресурсах и правильной организации кампании. Взять хотя бы так называемое умное голосование: там, где непарламентские партии смогли грамотно его использовать – в Томске, в московской городской думе, они получили результаты, но — по одномандатным округам.
– Пару недель назад мы говорили о том, что выборы начала 2000-х и нынешние отличаются. Тогда был необходим креатив, а сейчас он не нужен. Так?
– В последнее время выборы стилистически ушли от необходимости какого-то особого творческого подхода. Раньше надо было кардинально решать вопрос известности кандидата, необходимости его предвыборной программы действий. А теперь программа кандидата на местных выборах никого не интересует в принципе. И даже его личность. Единственно, что важно – получение каких-то преференций от кандидата или депутата: ремонт дворовой территории, детская площадка, установка светофора и прочее. Все программы формируются исключительно из наказов избирателей – прямо по списку. Никто уже не ждет от депутата чуда, как ждали в 90-е годы. Разве что, как я сказал, в текущем году ситуация опять задвигалась к политизации.
– Как общественное мнение соотносится с политическим выбором этих же самых людей?
– Социологические инструменты позволяют приблизиться к истинной мотивации избирателей. А она не столь однозначна, как кажется. Раньше факт совершения кражи, коррупции однозначно дискредитировал депутата или кандидата. Но оценки сместились. Автомобильный наезд, в результате которого погибла собачка, – вот что теперь по-настоящему убийственно для кандидата. А то, что депутаты воруют, это уже в порядке вещей, норма. Я уж не говорю о нередких попытках в девяностые годы дискредитировать политика сексуальными скандалами. Теперь это никого не колышет и не имеет отношения к результатам голосования. Общественное мнение – сумма заявленных позиций жителей определенного региона или социальной страты. Это то, что является объектом нашего исследования. И носители этого мнения декларируют: одобряем или не одобряем пенсионную реформу, нравится или не нравится тот или иной кандидат. И если позже в регионе не происходит мощных персонифицированных подвижек, такая общественная позиция устойчива: столько-то предпочитают «Единую Россию», а столько-то – КПРФ.
Совсем недавно – в марте один из двух крупнейших социологических центров России – Левада-Центр (признан иноагентом в РФ. – Прим. М.И.), по итогам соцопроса выявил, что если бы выборы в Госдуму прошли в ближайшее воскресенье, за «Единую Россию» был бы готов проголосовать лишь каждый четвертый избиратель – 27%. Это немало, так как за следующую партию – ЛДПР – были готовы голосовать в два с половиной меньше опрошенных. А 21% опрошенных не стал бы голосовать вообще. И этот тезис услышали все, кто занимается избирательными кампаниями в России. Понятно, что «Единая Россия» сохранит свои позиции, получит мандаты, но меньше. А вот насколько меньше и на каких территориях – по этим вопросам сейчас и начинаются трагедии и переживания.
– Помимо социологии и предвыборных кампаний, ГЭПИЦентр, как и 30 лет назад, не оставляет археологию. В России есть, кроме вас, игроки на социологическом рынке, которые параллельно занимаются этнографией и археологией, как вы? Да и вам зачем эти экспедиции, раскопки, лопаты, комары…
– Других не знаю. А в тех же госзакупках присутствует и археология, и этнография. Например, оценка ущерба среде обитания коренных народов Севера в связи со строительством газонефтяного комплекса. Вся основа менеджмента ГЭПИЦентра строится на практиках этнографических и археологических экспедиций. Мы, как социологи, заинтересованы, чтобы Омск присутствовал в общефедеральных выборках. А археология и этнография – те науки, которые определяют статус в общемировой культуре не только стран, но и регионов. Западная Сибирь –
контактная зона всех исторических миграций из Азии в Европу и наоборот. Даже легендарные арийцы в незапамятные времена шли через Иртыш. У нас в регионе более 2 000 археологических памятников. И оформление землеотводов, выделение земли под строительство, безусловно, имеют немалые шансы наткнуться на археологический памятник. У нас при строительстве метро был осуществлен проход в культурных слоях города Омска в месте впадения реки Омки в Иртыш, то есть в идеальную локацию для размещения человеческих поселений с безусловным наличием больших культурных слоев. Но удивительно: не оказалось ни одной даже случайной археологической находки. При строительстве московского метро в 1934 году, даже при товарище Сталине, была фактически сформирована общая историко-археологическая ценность Москвы как памятника археологии и истории. 15 памятников археологии на территории Москвы были отнесены к крупнейшим и даже всемирным археологическим открытиям. У нас – полная тишина. Снесен культурный слой Омской крепости, там был кусочек земляного вала той самой последней Омской крепости. Он простоял 300 лет. Мы туда ходили как студенты в ходе археологической практики. Именно к 300-летию Омска его снесли. Стараниями историков и краеведов есть еще представления у омичей о жизни после Бухгольца, а вот до него – нет. А ведь в страницы мировой археологии вписаны культуры, названные в честь омских населенных пунктов: саргатская, усть-ишимская. Когда-то в 90-е годы по федеральному закону любой землеотвод производился после археологической экспертизы, которая была в пять раз дешевле экспертизы МЧС. После 2015 года федеральный центр передал право решения законодательным собраниям. В отличие от Ямало-Ненецкого округа, Тюменской и ряда других областей, Законодательное собрание Омской области решило, что не нужно проводить никаких археологических экспертиз при землеотводах. Плюс к этому студенты-историки не очень-то хотят заниматься археологией – здесь и соответствующая практика нужна, и открытый лист (разрешение на раскопки) получить непросто. При этом расцветает так называемая черная археология, которая стала аспектом самодеятельного туризма. Мы теряем главное в региональной самоидентичности – свою реальную историю.
– Какие итоги тридцатилетней деятельности центра вы можете подвести?
– Главное, что мы выжили и работоспособны. Средний стаж работы ведущих сотрудников – 10-15 лет. Наша деятельность связана и с бизнесом, и отвечает общественному запросу, как бы пафосно и романтично это ни звучало. Мы гордимся, что все 30 лет получали прибыль только от социологических, политических и гуманитарных исследований и вкладывали ее в эти же сферы знаний. Для меня самого иногда загадка, как все это у нас получилось…Но я уверен, что главная ценность компании – это люди, которые здесь работают, их компетенции и мотивация. С этнографического кружка во Дворце пионеров прошло 37 лет, с того времени в коллективе продолжают работать двое – Ирина СОЛОВЕЙКИНА и Олег ВАЖИНСКИЙ. Но дух коллективизма, дух ватаги, корпоративности, заданный еще в этнографическом кружке при Дворце пионеров в 1984 году, переносился, трансформировался, менялся, но тем не менее до сих пор лежит в основе ГЭПИЦентра. Это реальный фактор нашего успеха. И тут нельзя не сказать об этих людях. Так как обо всех не расскажешь, ограничусь теми, кто получил нашу корпоративную награду – золотой треугольник с бриллиантами (треугольник – это эмблема ГЭПИЦентра). Его вручаю не я. Решение о награждении принимается тайным голосованием всего коллектива.
Треугольник №№ 1 – у Ирины СОЛОВЕЙКИНОЙ. Это компетенция, знания, понимание, как единственно точно сформулировать задачу. Она и является у нас главным методистом. Это человек, общение с которым принципиально важно для всех. Она директор проектов и директор ГЭПИЦентра-1. У нас был проект «Берегиня», связанный с Яровским озером. Так вот Ирина Борисовна – берегиня ГЭПИЦентра. Когда вдруг возникает критическая ситуация на проекте, нередко именно она решает проблему.
Инна ТЕРЕХОВА больше 10 лет руководит основным нашим рабочим подразделением – отделом проектов. Она получила треугольник за то, что после падения нулевых годов именно она восстановила почти весь объем коммерческих заказов на уровень 90-х. Это был результат серии эффективных переговоров с московскими заказчиками. И все последующие годы она держит высоким уровень исполнения полевых проектов.
Наталья ИВАНОВА с 1992 года работала у нас главным бухгалтером, а сейчас – финансовый директор. Виртуозно работает с банками. Благодаря ей, мы интегрировались в кредитные системы. Раньше об этом вопрос не стоял по той простой причине, что мы для банков были неинтересны как клиенты. Пользоваться кредитными инструментами и кредитоваться под долгосрочный проект – это ее достижение.
Елена СОЛОВЕЙКИНА – сестра Ирины Борисовны. Мы специально открыли под нее представительство в Тюмени. По причине того, о чем мы говорили ранее – Омск в социологические выборки часто не попадает. А Тюмень всегда интересна федеральному заказчику.
– Она там живет?
– Вахтовым методом выезжает на месяц. Потом ее подменяют, и снова на месяц. Она как раз держит там многочисленные тюменские опросные «поля».
Последний золотой треугольник – это Жанна ТКАЧЕНКО. На ней – все новые контакты с прессой и пиаровские проекты. А также проведение фокус-групп. Мы стараемся от каждого заказчика получить отзыв по исполнению проекта. И все они, как один, с открытой душой пишут о Жанне Сергеевне эти отзывы. Но золотой треугольник она получила не за это. Был заказ от ИТАР-ТАСС по госзакупке по оценке социально-экономической ситуации в контексте изучения конфликтности и межнациональных отношений на Северном Кавказе. Ранее в этом регионе я опасался участвовать в опросах. Жанна как раз получила диплом магистра социологии. И говорит: хочу! Поехала, и оказалось все не так страшно, как мы опасались. Понятно, она была не одна. Я выделил из Москвы напарницу, которая имела опыт работы с представителями Северного Кавказа. Но основным организатором исследования стала Жанна Сергеевна. Первые контакты были с национальными общественными организациями, и они там охрану выставляли сразу. Я, конечно, перенервничал. Тем более что как раз в 2018 году начались митинги в Ингушетии. Но сейчас берем заказы и на Кавказ.
Ранее интервью было доступно только в печатной версии газеты «Коммерческие вести» от 31 марта 2021 года.
