В одиночке я провел почти три года. Иногда мне неделями не удавалось никому сказать ни слова кроме доклада дежурному по камере – речевки, которая произносится при утренних и вечерних обходах.
2 февраля на свободу вышел экс-руководитель СРО «Первая гильдия строителей» Станислав МАЦЕЛЕВИЧ. В декабре 2021-го он был признан виновным в незаконной банковской деятельности, мошенничестве и незаконном образовании юрлица. Ранее – по другому уголовному делу, как собственник ООО «Страховая инвестиционная компания» – виновным в совершении хищения чужого имущества. МАЦЕЛЕВИЧУ назначили совокупно наказание в виде 9,5 года колонии строгого режима. Ему зачлось пребывание в СИЗО, в котором предприниматель провел 6,5 года (согласно УК РФ, один день в СИЗО приравнивается к полутора дням колонии). Обозреватель «Коммерческих Вестей» Анастасия ПАВЛОВА последовательно освещала успехи Станислава МАЦЕЛЕВИЧА в бизнесе еще до каких-либо подозрений в совершении преступлений, затем так же подробно – рассмотрение дел в суде. Теперь настало время познакомиться заново и узнать из первых уст, что же там на самом деле – по другую сторону баррикад.
– Станислав Викторович, начну с лирики. Что вы сделали первым делом, когда оказались на воле?
– Выпил 50 грамм коньяка и закусил ложкой красной икры. Такой сюрприз мне устроили мои друзья и близкие.
– Кто были ваши соседи по изолятору? Вы человек интеллигентный. Не страшно было с маргиналами?
– В тюрьме далеко не все маргиналы. Там все больше приличных людей. Моими соседями за это время стали в том числе бывший замначальника «Газпром межрегионгаз Омск» Сергей ПОДОЛЬНЫЙ, кандидат юридических наук Василий ВАРАКСИН, мой однокурсник – конкурсный управляющий Слава АЛЕКСИН, ректор ОмГПУ Олег ВОЛОХ. С сокамерниками мы читали стихи, изучали Библию, спорили о том, убивал ли сам Достоевский старушку или эта сцена в «Преступлении и наказании» написана им со слов сокамерника, но уж больно она реалистична. Аргентинский бизнесмен учил меня итальянскому языку. Были, конечно, и другие соседи – неграмотный цыган, наркоман, намешавший таблетки от эпилепсии с пивом и марихуаной и избивший своего судью. Парень, подсаживавший на наркоту 15-летних девочек, лишь в тюрьме узнавший, что у него ВИЧ. По милости следователя МЕНЬШИКОВА, целый месяц я провел в психушке, где моими соседями по палате-камере были 8 убийц и 2 насильника. Там моим другом (надо же мне было с кем-то общаться!) стал «любинский маньяк» – приятный в трезвом виде молодой парень, зарубивший топором трех человек (четвертого он не догнал).
– А каким оказался быт?
– Благодаря вмешательству европейских правозащитников условия в российский тюрьмах становятся все лучше: спилили страшные железные жалюзи на окнах, из-за которых в камеры не попадали солнечный свет и свежий воздух, вместо параш построили относительно приличные санузлы. Накануне очередного приезда европейцев наварили дополнительные железные полосы на нарах, сделавшие сон не столь мучительным, как это было прежде.
– Но в итоге с соседями было лучше, чем в одиночке?
– В одиночке я провел почти три года. Конечно, это было самое страшное время. Иногда мне неделями не удавалось никому сказать ни слова кроме доклада дежурному по камере – речевки, которая произносится при утренних и вечерних обходах. Камера была площадью 4,5 кв. м. Сейчас она уже используется лишь как карцер – тюрьма становится все гуманнее. В этой ситуации выезды в суды оказывались для меня спасением. Даже несмотря на то, что они подразумевают многочасовое ожидание в прокуренных боксах, обыски с раздеванием, поездки в «стакане» автозака, напоминающем железный гроб.
– Вы следили за региональной и мировой повесткой, находясь под стражей?
– В камере был телевизор, но не было Интернета. Поэтому информация доходила до меня в очень усеченном виде. Когда меня только определили в СИЗО, опытные сидельцы рассказали, что первые 4,5 года заключенный живет мыслями о свободе, а после – тюремной жизнью, уже не думая о том, что происходит на воле. И действительно, на пятом году заточения так со мной и случилось. Если я и видел улицу во время выездов в глазок в «стакане» автозака, она меня более не интересовала. Ничто, что происходит за пределами стен тюрьмы, казалось, более не имеет ко мне никакого отношения.
– А чем тогда кроме общения и выездов отвлекались – физкультурой, например, ручным трудом?
– Никаким ручным трудом в СИЗО заниматься нельзя. Мне очень не хватало работы, возможности общаться с людьми и решать их проблемы – того, чем я всегда занимался на воле и на чем я заработал свои деньги. В первые дни в СИЗО ко мне приехали московские адвокаты, нанятые моей женой. Сказали: «Здесь должен быть спортивный зал. Ты ходи туда. Час в зале, час в душе. Так часть дня и пройдет». Я стал спрашивать у надзирателей: «Где здесь спортивный зал? Я хочу туда ходить». «Спортзал? Кто тебе такое сказал?» – недоуменно спрашивали надзиратели. «Адвокаты. Московские». «А, московские адвокаты!» – тюремщики долго ржали. Я стал все-таки заниматься в камере. Сам. Потом почти каждый из моих соседей показывал мне какое-нибудь новое упражнение. Больше всего мне понравилось берпи (обязательный пункт тренировок физического развития американских военнослужащих, пожарных и профессиональных спортсменов. – Прим. авт.). Я могу сделать 3 подхода по 100 повторений. В тюрьме выучился читать на иврите и смог прочесть Библию в оригинале. Всегда еще на воле мечтал об этом, но считал это несбыточным. Кто бы мог подумать, что этой мечте суждено исполниться в одиночной камере! Была и пара книг на английском – опять же, Библия, принадлежавшая прежде негру Бобби, сомалийскому пирату, и «Ничего не бойся» Дина Кунца. Обе книги привез с собой через все этапы и пересыльные тюрьмы мой сосед, просидевший в тюрьмах Таиланда 2,5 года и почти забывший там русский язык. Пират Бобби был его другом, с которым они в тайской тюрьме делили один кусок ткани в качестве кровати.
– Вы озвучивали намерение писать мемуары, находясь в СИЗО. Какому периоду вашей жизни они оказались посвящены?
– Я вел дневниковые записи и писал мемуары о том, что было со мной на свободе. Это позволяло погрузиться в воспоминания и забыть на какое-то время о том страшном месте, в котором нахожусь. Я также написал несколько рассказов о тех людях, с которыми мне удалось повстречаться в тюрьме. В том числе «Три встречи с Олегом ШИШОВЫМ», «Прическа от ГАМБУРГА», «Мой новый сосед – Вадим МЕРЕНКОВ», «Купола Владимира ДРОКИНА», «Жанна ЗАХАРОВА (ООО «ЖКХ Сервис») – полгода на зоне за алюминиевую ложку», «Бунт на 6-ке» и другие. Цикл рассказов думаю назвать «Легенды омского централа, или Путь к Азазелю». Смысл второго варианта названия в следующем. У древних евреев был обычай: раз в год они приносили в жертву двух козлов. Одного убивали сразу. А на второго возлагали все грехи мира и отводили его в безжизненную пустыню, в страну обрывов – то была жертва демону Азазелю. Козел умирал долго и мучительно – от жажды и солнечных ожогов. Но мог и выжить, добравшись до оазиса.
– То есть вы, как бы цинично это ни звучало, оказались в хорошей компании?
– Концентрация интересных людей на спецпродоле, где меня держали, оказалась гораздо выше, чем на свободе. Там всего 20 камер, но в какой-то момент в них одновременно сидели два депутата – Сергей КАЛИНИН и Хабулда ШУШУБАЕВ (их поселили в одну камеру, и они шутили, что на ней надо бы повесить табличку «Приемная депутатов Законодательного собрания Омской области»), министр имущественных отношений Омской области Вадим МЕРЕНКОВ, главный судебный пристав Владимир ВИТРУК, начальник местного Росприроднадзора, лидер омской секты свидетелей Иеговы [на территории России данная организация признана экстремистской и запрещённой и ликвидирована]. Когда я рассказал об этом своему следователю, та спросила: «Там флеш-рояль что ли собирают?!» За время, пока я сидел на спецпродоле, там также побывали два вице-губернатора, четыре полковника (замначальника УВД Сергей КЛЕВАКИН, Влад ПАРХОМЕНКО, при котором от обрушения казармы погибли солдаты-новобранцы, замначальника омского ФСИН и СТАРОВИКОВ – муж Ирины Джоновны, начальника финансового управления УВД). Самой Ирине Джоновне я бесконечно благодарен за куриную ножку, которую она мне передала, сидя в соседней с моей клетке в подвале следственного комитета. Эта ножка была очень вкусной, я ел ее и плакал. С Джоновной мы тогда договорились по выходе из тюрьмы пообедать в «Луговской слободе». Ирина вроде уже тоже откинулась с зоны, но пока я еще не звонил ни ей, ни ее мужу, полковнику СТАРОВИКОВУ, с которым мы одно время перестукивались – он был заперт в соседней одиночке на омском централе. Не звоню, потому что мне пока не по карману оплатить счет в «Слободе». Интересно было и встретиться в одном «общаке» автозака со следователем, который начинал мое уголовное дело, Дмитрием ЮРЧЕНКО – пока я сидел, он и сам очутился по другую сторону решеток за взятку, полученную от московской адвокатессы, защищавшей «Пусси Райот». А еще были встречи с бизнесменами, террористами, гипнотизерами, людоедами, международными торговцами оружием… Истории очень многих арестантов достойны отдельной книги.
– А расскажите, что собой представляет это нетривиальное место ярких встреч...
– Спецпродол находится в самой старой части тюрьмы, построенной еще во времена Достоевского. Сводчатые потолки, кованые старинные решетки, винтовая лестница со стоптанными многими поколениями заключенных каменными ступенями. Где-то там, может прямо в моей же камере сидел когда-то мой прадед. Не его ли кости нашли во дворе тюрьмы при строительстве новых тюремных двориков? Другая часть моих рассказов была посвящена моей жизни на воле – как я создал СРО строителей, банк, страховую компанию. Как я заработал, а потом потерял более 2 млрд. рублей. Событий в моей жизни хватило бы на 2-3 жизни обычных людей. И последняя глава в ней еще не написана. К моменту отъезда на зону общий вес моих записей, сделанных за 6,5 года, составлял более 40 кг. К сожалению, большая их часть была утрачена на этапе. Но все они хранятся в надежном месте – моей голове. Рукописи не горят.
– Удавалось ли вам хоть как-то общаться с семьей?
– Мне больше четырех лет не давали даже коротких свиданий ни с кем из родных. Даже через заплеванное стекло. Не разрешали и телефонные разговоры. Жена часами ждала на холодном ветру, чтобы увидеться хоть на пару секунд, пока меня заводят из автозака в подвал следственного комитета. Однажды меня везли в суд, и один из конвоиров стал живо общаться со мной. Он уходил на пенсию и решил сделать доброе дело. Привел меня пораньше в зал суда, сказал моему адвокату: «Зови сюда его жену и встань на шухере». Таня моя зашла в зал. Боится подойти к клетке со мной – знает, что нельзя. Конвоир ей: «Подойди к своему мужу. Целуйтесь». Знаете, молодые шимпанзе умирают без прикосновений своей матери. Взрослый человек может выжить без прикосновений любимого человека. Но это очень грустная жизнь…
– Получается, ваши дочки выросли почти совсем без вас. Как им объясняли ваше отсутствие?
– Детям сказали, что папа в командировке, работает. Старшая дочка доставала из шкафа мои ботинки: «Это папины ботинки. Папа на работе. Мама тоже на работе. Но мама по вечерам приходит с работы, а папа нет». Отказывалась в садике петь песню про папу на 23 февраля: «Пусть сначала он вернется». А младшей дочери на момент моего ареста было меньше года, она могла лишь ползать. Теперь старшей девять, младшей – семь. В день освобождения я приехал в школу встречать детей с моей уже бывшей женой. Таня сказала: «Дети, это ваш папа». Две какие-то девочки побежали ко мне с криками: «Папа! Папа!». Бросились мне на шею. Дочки не помнили меня, но сразу отнеслись ко мне с доверием, что меня удивило. Не знаю, когда я расскажу им про то, как и где провел эти 6,5 года. Не чиновниками же быть моим детям! Да их и не возьмут туда. Конечно, я хочу, чтобы они занимались бизнесом. Только это дает свободу делать то, что хочешь, и приносит реальную пользу людям.
– Получается, память о ваших девочках и помогала продержаться в заключении?
– Без любви близких людей я бы в изоляторе точно не выжил. Все те, кто казался мне на воле друзьями, бросили меня. Это и понятно: страшно общаться с человеком, за одно знакомство с которым можно угодить в тюрьму. Я думал, что вскоре и родные меня забудут, передачи прекратятся, останется лишь баланда… Поэтому поначалу откладывал продукты, которые не портятся, чтобы съесть их тогда, когда передачи закончатся. Но они не заканчивались. Это мне казалось и кажется чудом.
– Как незавидный опыт заключения повлиял на ваше мировоззрение?
– Конечно, изменил мое отношение к людям. Слишком много оказалось предателей в самом, казалось бы, ближнем кругу. Мое уголовное дело было возбуждено с подачи моего приятеля, который завидовал моей жизни, моему бизнесу, тому, какая у меня жена, и стремился все это отобрать. В итоге он оказался в соседней с моей одиночной камере по тому же самому делу, провел там год. Моя главбух Юлия АРИСТОВА после ее ареста заявила следователю, что все три года работы собирала на меня компромат и накопила его целый гараж. Обещала, что если ее отпустят на волю, то приведет следователей к этому гаражу. Что и было сделано. В этом гараже нашлись многие бумажки, пропавшие с моего рабочего стола. Но было и хорошее. Очень хорошее. В первую очередь это стойкость и преданность, проявленная Таней, моей экс-женой. Еще я благодарен всем тем людям, которые поддержали меня после освобождения. А таких оказалось на удивление много. Это стало очень приятной неожиданностью для меня.
– Планируете ли вы сейчас заниматься бизнесом, переехать из Омска, России? Обладаете сейчас какими-то активами, на которые можете рассчитывать?
– Увы, единственный актив, который у меня остался, – это моя голова. Я вышел в мир, где вместо моего бизнеса пепелище. Стервятники уже склевали все и расселись рядышком в ожидании, не перепадет ли им еще что-нибудь, не удастся ли урвать еще кусок. Нет, ничего больше не осталось. Уехать из этого города и тем более из страны я не могу – у меня нет на это денег. Кроме того, хочу быть рядом с детьми. Да, я хочу заниматься дальше бизнесом. Это будут юридические услуги для бизнесменов, в том числе тех, кто подвергается уголовному преследованию, защита имущества обвиняемых. Я на своем опыте убедился, что адвокаты по уголовным делам делать этого не умеют, не видят в этом поля для работы. Но ведь это безумно важно для человека, попавшего под безжалостный пресс нашей правоохранительной системы, где никакое право и не ночевало. Еще думаю возродить свой Центр поддержки строительного бизнеса, занимавшийся помощью строителям по участию в госзакупках.
– Вы продолжаете считать себя невиновным?
– Я признаю, что занимался в том числе обналичиванием. Наличные деньги – это основа свободы человека, и мы продавали людям немного такой свободы. До сих пор считаю квалификацию своих действий по ст.172 УК РФ, как незаконной банковской деятельности, очень натянутой. Но что ж, такая практика сложилась в наших судах, и ее уже не изменить. Но ни за что не соглашусь с тем, что я мошенник. Долгие годы заниматься обналичкой могут только кристально честные люди – слишком велик соблазн обладания гигантской суммы наличных, которая уже в твоих руках. Я не обманул никого, ничего ни у кого не украл, могу всем честно смотреть в глаза. Разумеется, я не собираюсь возрождать этот свой бизнес – слишком уж не хочется возвращаться в тюрьму. Конечно, я совершил очень много ошибок в нем, многое бы с учетом опыта сделал по-другому.
– Ваш родной брат Владислав МАЦЕЛЕВИЧ до сих пор находится в международном розыске.
– Да, и он после моего ареста пытался спасти хоть что-то из моего бизнеса, попав под удар по этой причине. Обвинения в его адрес нелепы. Но как я ни стремился отстоять его невиновность в суде, это мне не удалось. Мои приговоры стали преюдицией против него. Знаю, что ему очень тяжело в изгнании, что у него нет денег, а он считает, что я загубил его жизнь. Все это мне очень горько. Да, я действительно круто изменил его жизнь... Он жил в маленьком городке Тара в Сибири, преподавал математику в сельской школе. Наверное, Влад бы не поверил, скажи ему ранее, что он выучит в совершенстве турецкий язык и будет жить на острове посреди теплого моря. Надеюсь, он не дастся в когтистые лапы нашей Фемиды. Мечтаю, чтобы он когда-нибудь простил меня...
Ранее интервью было доступно только в печатной версии газеты «Коммерческие вести» от 16 февраля 2022 года.
