Николай МОЛОДЦОВ — живописец с колористическим восприятием мира, предпочитающий богатству формы богатство цвета. Потомственный художник. Философ и лирик. Сегодня он рассказывает о своем "полифоническом" образовании, увлечении "непопулярным" искусством и о том, как за его работу боролись два музея.
— Николай, вы выросли в семье известных омских художников. Какое влияние оказала на вас художественная среда, как вы ее воспринимали в детстве?
— Я воспринимал это как само собой разумеющееся. В детстве ведь особо не размышляешь, это существует – и все. Но отпечаток это, конечно, накладывает. Ведь и книги, и фильмы, и другие вещи люди, связанные с искусством, оценивают по-особенному. А ты это видишь, слышишь. То есть все равно система ценностей какая-то определенная в семье складывалась, и она постепенно впитывалась. Поэтому когда я поступил в институт на худграф, то со многим, о чем нам рассказывали преподаватели, я был уже знаком.
— А кто были ваши преподаватели на худграфе?
— Преподавателей у нас сменилось очень много. Бывало так, что по какой-то из дисциплин они менялись каждый месяц. Самый первый преподаватель у нас был Геннадий Арсентьевич ШТАБНОВ, он целых два года вел на курсе живопись и потом, когда я заканчивал вуз, был одним из руководителей диплома. Потом несколько лет подряд у нас вел живопись Амангельды Абдрахманович ШАКЕНОВ. Мы с ним ездили на пленэры. Интересный, серьезный, ответственный преподаватель. По рисунку долгое время был Александр Иванович ГАЛКОВСКИЙ. Ну, а так периодически разные были преподаватели. И КИЧИГИН был, и ПИЛИПЕНКО, и ЛИБЕРОВ, и Станислав БЕЛОВ.
Одно время я скульптурой увлекся, год где-то занимался у ЮДИНА Анатолия Петровича. Вот кто-то, может быть, считает, что плохо, когда преподаватели так часто меняются. А я считаю, что подобная «полифония» — это хорошо. Потому что, во-первых, каждый преподаватель что-то свое знает, и ты тоже знакомишься с этим, у тебя кругозор расширяется. Во-вторых, это вырабатывает некую независимость от конкретного педагога. Ты понимаешь, что в конце концов ты самостоятельная личность, и у тебя может быть десять учителей, но свой путь ты должен выбирать сам, должен искать, как-то творчески расти.
— Я знаю, что раньше (да и сейчас, наверное) в художественных вузах преподавали больше в академическом стиле. Это основа, школа. При этом вы как-то нашли для себя минималистическое направление. Как вы к этому пришли от академизма?
— Тоже, наверное, постепенно это складывалось. Я учился, что-то пробовал, экспериментировал в самых разных областях. Дома у нас была достаточно большая библиотека по искусству, причем по современному искусству. Папа у меня был представитель старой реалистической школы, но с широким взглядом, диапазоном, а мама вообще больше склонялась к импрессионизму. Соответственно, такую литературу покупали. Тогда, конечно, шла критика всех западных течений, и литература издавалась с критических позиций. Но там было много картинок, по ним можно было о чем-то догадываться, и меня как-то тянуло к такому искусству — искусству более свободного самовыражения. Поэтому я и в учебные задания что-то такое привносил, за что меня иногда ругали, а в другой раз, наоборот, хвалили.
Родители были в курсе, я часто приносил работы домой. И они тоже меня когда ругали, когда хвалили, но в принципе поддерживали. И вот я как-то постепенно шел к цвету, к цвету, к цвету. К окончанию вуза уже такой импрессионистский, постимпрессионистский подход у меня был. А потом все лишнее отсеялось, и так вот я к минимализму пришел.
— В ваших работах часто присутствуют стога – сена, снега. Что этот образ значит для вас?
— Это такой синтетический образ, в который в разных композиционных и цветовых решениях каждый зритель может вдохнуть свое содержание. Такая минималистическая картина, она, с одной стороны, изображает просто стог сена, но для меня это образ-символ. Лета, плодородия, солнца, природы. Стога у нас не что-то экзотическое, это повседневная вещь, но когда она отрывается от леса, от земли, от привычной среды, она становится каким-то знаком. Перевести реальный объект в знак, чтобы он не утратил еще связь с жизнью, будил какие-то ассоциации и в то же время был достаточно свободным для того, чтобы каждый увидел в нем что-то свое, — вот эту грань я стараюсь находить. То же самое и снег, который у нас часто идет даже в апреле, и в мае может пойти. Это как бы связь неба и земли.
Мы со школы помним про круговорот воды в природе. И это вот круговорот энергий, ассоциаций – от стога снега к стогу сена. Кто-то посмотрит как на декоративную вещь живописную, какие-то оттенки цветовые его порадуют, кого-то это натолкнет на мысли философские. И сколько зрителей, столько и мнений, столько завершений творческого процесса.
— Не могу не спросить про ваши работы в Музее Александра ГРИНА в Крыму, поскольку это мой любимый писатель.
— Я тоже долгое время был очарован этим писателем, до сих пор мне он очень нравится. Я, конечно, уже по три раза его не перечитываю, но у нас есть собрание сочинений с иллюстрациями БРОДСКОГО. И вот как-то давно я был в Музее ГРИНА в Феодосии, сильное впечатление на меня этот музей произвел. После мне, конечно, захотелось поехать на его могилу в Старый Крым. Там тоже есть дом-музей, где ГРИН провел последние месяцы жизни. Это обычный домик глинобитный. И там такое ощущение остановившегося времени. Кажется, будто Александр Степанович вышел куда-то и скоро вернется. Я познакомился с директором музея Ниной Андреевной ДЕМЧУК. Она сказала, что у них не хватает портрета ГРИНА. А я, еще будучи студентом, делал его портрет гуашью по фотографии из книги. И когда я вернулся в Омск, я этот портрет туда переслал. Потом мы стали переписываться с Ниной Андреевной, я еще несколько раз приезжал в Старый Крым, писал этюды, несколько из них тоже подарил музею. А потом даже был забавный случай. Портрет ГРИНА пытались забрать в головной музей в Феодосию, и я писал письмо с просьбой оставить его, потому что подарил именно этому дому-музею.
— Николай, вы помните, у нас в городе был конкурс «Пост № 1», где вы неоднократно занимали призовые места, была галерея «Лошадь Пржевальского» с яркими выставками, креативными проектами? Это, по-моему, были такие времена, когда Омск мог достойно выглядеть рядом с Новосибирском, Екатеринбургом, городами, в которых сейчас кипит бурная выставочная и именно галерейная жизнь.
— Да, да, хорошее, золотое было время. Полное надежд и свершений. Галереи «Квадрат», «Лошадь Пржевальского», «ДваЭл», СЕМУШКИН Вячеслав Васильевич, который все это дело у нас начинал. Богатая художественная жизнь, конечно, была. И ценилось именно творчество, эксперимент, индивидуальность. Сейчас постепенно все на рынок перешло, стало тяжелее. В то время именно творили, и тем, кто начинал в тот период, повезло.
— Вы сейчас преподаете в художественной школе. Радуют вас дети? Какая растет смена?
— Смена очень достойная. Детей одаренных много. Главное, что у них есть интерес, тяга к творчеству. Я много с ними разговариваю на тему искусства, на тему жизни даже, и чувствуется, что пока они еще готовы впитывать что-то разумное, доброе, вечное.
Потом уже переходный возраст начнется, там проблемы свои. Очень важен характер, способность не останавливаться перед трудностями. Ну а выйдут ли из них настоящие художники… Как говорится, несущих знамя много, а посвященных мало. Кто из них посвящен – это время покажет.
— Что выбрали ваши собственные сыновья?
— Мой старший сын выбрал профессию, связанную с программированием, и работает в свое удовольствие. Живет свободно, как хочет. Ну а младший сейчас заканчивает художественную школу, дипломную работу делает. У него есть определенные способности, но ему не хватает упорства часто. Иногда вдохновение найдет, и он великолепные какие-то вещи может сделать. Особенно в раннем детстве это проявлялось. Сейчас подростковый период, переоценка ценностей, компьютерные игры отвлекают. Посмотрим, как дальше сложится. Но его интересует и архитектура, и дизайн, и изобразительное искусство. Так что он скорее всего что-то связанное с этим выберет.
