О том, как художник перешел от жесткой мистики к мирным натюрмортам
Работы Игоря ЛЕВЧЕНКО по большей части метафоричны и образны. Они запоминаются сразу и узнаются с первого взгляда. Его странные коты, намекающие на нечто большее ("Прогулка", "Над городом", "Они", "Шествие"), его прячущиеся в сумерках козы. Даже в двойственности женской улыбки сквозит намек на мистическую сущность. Говорят, у ЛЕВЧЕНКО был период ярких социальных работ, где волнующие его явления жизни тоже выражались через пугающую фантасмагорию. Художник-мистик – таким он зачастую предстает в зрительском восприятии.
Житейский зоопарк
– Игорь, на протяжении многих лет вы верны мистической теме. Откуда это у вас пошло и как развивалось?
– Пошло как-то само собой. Начало этому было положено в 1980-х. Я делал серию работ, посвященных репрессиям. Там были такие страшные существа, которые ассоциировались с тем временем, с людьми, которые весь этот произвол творили. Но потом я от такой жесткой мистики отказался. А все, что связано с котами, козами, обезьянками, подсмотрено в жизни. Такой житейский зоопарк.
– Но вот «Они» – разве это не мистика? Или «Прогулка»? В ней кот – просто булгаковский Бегемот.
– Ну, есть, есть такое. Я не портрет его, конечно, делал, просто по мотивам. Я перечитал БУЛГАКОВА еще раз, мне было интересно, как Бегемот выглядит. Мы ведь помним в основном его действия. Описание там состоит всего из нескольких слов: черный, как уголь, и очень крупный. Потом уже возникли какие-то ассоциации, я добавил трамвай, людей на скамейке, так и появилась работа. А «Рыбаки», «Охотники» – это все из жизни. «Рыбаки» были сделаны в Атаке. «Охотники» – это я подсмотрел в Польше. Мы с супругой ехали в поезде, и на перроне огромный кот притворялся спящим, а потом подскочил на метр и лапой сбил голубя. «Они»… Там петухи дерутся, даже не замечают, что тут котяра. А кот лежит, наблюдает.
– На полотне такая колдовская ночь, во всем чувствуется что-то многозначительное, таинственное. И кажется, что это и не совсем петухи, не совсем коты. Козы вот тоже инфернальные животные.
– Это тоже тема с пленэра. Я делал зарисовки в Чернолучье. Коза Катька – она реальный персонаж.
– И ведь, смотрите, опять же «Коза Катька. Сумерки».
– Есть разные варианты с ней, но все пошло с одного наброска. Я встретил бабульку, у нее была коза на веревке. Я попросил, чтобы она ее подержала. И пока я делал набросок, бабуля мне рассказала всю ее биографию. Я узнал, что козу зовут Катька, что она не молочная, а ангорская. И потом, когда я попросил разрешения ее погладить, шерсть у нее оказалась, как мохер. Помните, такие шарфы были? Раньше я коз никогда не рисовал, а тут что-то зацепило. У меня все работы умозрительные, но все равно какие-то конкретные. И мистику я не стараюсь прицельно вводить, но так часто получается.
Неожиданный дуэт
– В сюжетах, в темах у вас много общего с Николаем Григорьевичем ГОРБУНОВЫМ, царство ему небесное. У него тоже была мистика, только больше фольклорная, и такие же темные тона.
– Мы даже в выставке участвовали совместной – «Мифологический треугольник». Сначала в Таре, потом в Марьяновке.
– А вот к этой мистической теме вы параллельно шли или как-то пересекались, перенимали что-то друг у друга?
– Абсолютно не пересекались. У него своя тема была, деревенская такая мистика: оборотни, домовые. Но с этим надо очень осторожно, а его затянуло.
– А с БУЛГАКОВЫМ не надо осторожно?
– И с БУЛГАКОВЫМ надо осторожно. Я вот когда работал с бесовщиной, мне потом трудно было. Но я вовремя остановился. Несколько лет я выходил, я не знал, как идти, куда идти. Оттуда выйти очень сложно.
– И к чему вы в конце концов пришли?
– В последнее время я стараюсь делать работы реалистические. Полудекоративные.
– Натюрморты?
- И натюрморты, и портреты. Вот давно букеты не писал – решил сейчас.
Мрачные тени
– В вашей жизни случалась какая-нибудь мистика?
– Конечно.
– Какая?
– Ну, во-первых, сновидения. Был такой случай. Мне приснился перекресток улицы Маяковского и проспекта Маркса у Транспортной академии. Машины какие-то маленькие, почти игрушечные. Авария. И вот утром сидим, пьем кофе, я рассказываю свой сон. Приезжает жена, губы трясутся. Оказывается, на этом месте у меня погибла бабушка, ее сбила машина. И когда мне снился этот сон – перекресток – она была еще жива. Вот как это объяснить?!
– Говорят же, что сны, они не просто так.
– Или вот еще со мной мистическая история была, довольно страшная. У меня как раз был тот самый «бесовский» период в творчестве. Я начал что-то непроизвольно рисовать, в результате получился квартет, где эти бесы играют, кто на тромбоне, кто на дудке. Как назвать? Название тоже пришло само – «Траурный квартет». И в этом году четырех человек из моего ближайшего окружения не стало. Вот тогда я и отказался от подобных вещей – потому что немного жутковато было.
– А они отказались от вас?
– Не знаю. Надеюсь, что да.
– География в картинах
– Вы много ездили по Европе: Польша, Франция, Люксембург. Какие у вас остались впечатления?
– Главное ощущение, когда там долго находишься, – это ностальгия. Засыпаешь с ней и просыпаешься с ней – как с зубной болью. Поначалу все кажется прекрасно и хорошо, а потом быстро привыкаешь и уже начинается тоска. Ну а так я, конечно, по Европе покатался. Впечатления разные. В каждой стране все по-своему. Франция – это Франция, Бельгия – это Бельгия, хоть и говорят, что они очень похожи.
– Сюжеты какие-то взяты из путешествий?
– Немного. Вот «Охотники», я уже говорил. «Девушка с обезьяной». Эту работу почему-то прозвали «Парижанка», хотя это не парижский мотив. Больше, наверное, Прага или что-то такое. Наполовину там вымышлено, придумано. Конечно, в Европе интересная архитектура, но этим надо специально заниматься.
– А Омск вас вдохновляет, и чем именно?
– В принципе я никогда не ставил себе задачи конкретно писать Омск. Иногда городской пейзаж становится фоном в портретах. Например, в портрете художника Александра ГАЛКОВСКОГО, там вид из окна худграфа. Но вот сейчас я собираюсь сделать масштабную панораму города.
– Удачи вам! И пусть из мистических персонажей там окажется только какой-нибудь симпатичный кот.
