Для адвоката неэтично – это на грани мошенничества – гарантировать благоприятный результат.
Пандемия ковида и ведение специальной военной операции кардинально изменили не только геополитический и экономический ландшафт, но и – закономерно – юридический. О главных трендах в уголовном правосудии, напрямую затрагивающих отечественный бизнес, на кухне «Коммерческих Вестей» рассказал кандидат юридических наук, адвокат Андрей ХАБАРОВ. В октябре 2024 года он был отмечен золотой медалью «За особые заслуги перед Омской областью», а в декабре «Адвокатское партнерство Андрея Хабарова» в 12-й раз стало победителем общероссийского рейтинга юридических компаний «Право.RU-300». Беседу журналистов редакции со специалистом уголовного права записала обозреватель «Коммерческих Вестей» Анастасия ПАВЛОВА.
Про адвокатуру как институт
– Андрей Евгеньевич, как устроена адвокатура как таковая? Обязан ли адвокат входить в какую-то адвокатскую палату, чтобы осуществлять свою деятельность?
– Обязан.
– Адвокатские палаты – это что-то типа СРО?
– Нет, я считаю, это не совсем корректное сравнение. Адвокатская палата – совершенно самостоятельная структура в системе гражданского общества. Она не создана при правительстве или при каком-то другом государственном органе. Есть кодекс адвокатской этики, есть ряд положений федеральной адвокатской палаты, которые регламентируют деятельность как конкретного адвоката, так и адвокатских образований. В каждом регионе существует своя адвокатская палата.
– Одна?
– Одна. А вот в рамках адвокатской палаты может существовать множество различных адвокатских образований: адвокатские кабинеты, в которых адвокат работает в единственном числе, адвокатские коллегии, адвокатские бюро. Каждый адвокат состоит одновременно в региональной адвокатской палате и в каком-то адвокатском образовании той или иной формы.
– А зачем эти адвокатские образования нужны?
– Для взаимопомощи, для обеспечения достойных условий работы: например, вместе снять офис гораздо выгоднее, чем одному адвокату. Профессиональные и экономические причины толкают адвокатов к объединению.
– Вы сотрудничаете или конкурируете с другими бюро и коллегиями?
– Зримого сотрудничества нет, как нет и зримой конкуренции. Конкуренция скорее существует не между адвокатскими образованиями, а между адвокатами – точно так же, как это происходит между предпринимателями.
– А есть омские адвокаты, которые не востребованы?
– Конечно. Это адвокаты, которые только что стали членами адвокатской палаты региона и еще не имеют ни профессионального опыта, ни профессиональной известности. У нас очень строгие профессиональные и этические требования к рекламе и к саморекламе. По моему опыту, маркетинг в юридическом бизнесе приносит максимум 10% от всего объема клиентов. Остальные приходят, ориентируясь на репутацию.
– Бывает такое, что вы, допустим, в прессе прочитали, что какому-то чиновнику, бизнесмену предъявили обвинение, и вы предлагаете ему свои услуги?
– Нет, потому что это может быть рассмотрено как навязывание юридической помощи. Прямого категоричного запрета не существует, но с точки зрения адвокатской этики это не поощряемо.
– А есть лимит на адвокатов в регионе? Палата ведь не безразмерна.
– В адвокатской палате, в отличие от нотариальной, где, насколько мне известно, лимит есть, ограничений по количеству членов не существует. Но репутация самого адвокатского сообщества очень сильно зависит от репутации конкретного адвоката. Давайте вспомним о том, что буквально недавно актеру Михаилу ЕФРЕМОВУ одобрили УДО. Какая вакханалия происходила при рассмотрении дела в суде! Ущерб, который нанес ПАШАЕВ адвокатуре, на мой взгляд, сложно переоценить (оба адвоката ЕФРЕМОВА были лишены статуса адвокатов из-за разглашения адвокатской тайны и некорректных комментариев в СМИ – Прим. ред.).
– В Омске были похожие прецеденты, которые позорили бы адвокатскую палату?
– В таком виде, как это было тогда в Москве, конечно, нет. Но ежегодно Совет адвокатской палаты Омской области принимает решение о лишении статуса адвокатов. Я не готов сказать, какое количество человек, потому что я не член Совета и не участвую в процедуре, но чистка рядов происходит совершенно точно. Причиной может быть предательство интересов доверителей, когда выясняется, что адвокат работал на обе стороны, разглашение адвокатской тайны и так далее.
– В уголовном процессе может в качестве защитника участвовать юрист, который не является членом адвокатской палаты?
– Нет.
– А в гражданском процессе?
– В гражданском, административном, арбитражном процессе в качестве представителей могут участвовать юристы, которые адвокатами не являются. Но и адвокаты, безусловно, могут. Все идет к тому, что в ближайшие годы в стране будет адвокатская монополия. Эта тема прорабатывалась на уровне Министерства юстиции последние 10 лет. Не будь пандемии, а потом СВО, адвокатская монополия уже была бы внедрена – понятно, что сейчас не до нее. Думаю, все будет реализовано в ближайшие 3–4 года.
– Что это означает для системы?
– Что представителями в любом суде – уголовном, гражданском, административном, арбитражном – будет только адвокат, то есть член адвокатской палаты.
– А как строится гонорар адвоката? Он может быть любым?
– Никаких законодательных, понятийных, внутрикорпоративных ограничений в размере адвокатских гонораров не существует – это вопрос договоренности между конкретным адвокатом и конкретным потенциальным доверителем. Если в договоре размер гонорара не указан, хотя бы 1000 рублей, договор считается незаключенным.
Про кадры
– Когда в ваше бюро в последний раз был принят партнер?
– В 2020 году. Возрос объем обращений, и мы уже не могли перерабатывать его, соблюдая внутренние стандарты. По этим стандартам адвокат не может в течение месяца вести более пяти защит, поскольку дела у нас сложные. Если адвокат ведет более пяти защит одновременно, это неизбежно сказывается на качестве, влияя на репутацию и, соответственно, на финансовую составляющую. Я, как управляющий партнер, слежу за соблюдением этого правила. При подборе партнера оцениваю профессионализм и человеческие качества, причем человеческие качества на первом месте: можно быть замечательным профессионалом, но не очень хорошим человеком. Даже если он будет выигрывать дела, а мне будет хотеться как можно быстрее с ним расстаться, второе перевесит.
– А как вы проверяете людей?
– Собираю информацию из различных источников. Мы же берем людей, которые уже много лет в профессии. В 2020 году в бюро пришло четыре новых партнера – из прокуратуры, из следствия, из науки, из классической адвокатуры.
– Прокуроры, следователи, то есть люди с другой стороны баррикад, наверное, показывают лучшие результаты в адвокатуре? Зная, скажем так, механику системы изнутри.
– Это неоднозначно. В адвокатской палате Омской области есть очень хорошие, известные адвокаты, которые вообще не работали в правоохранительной системе. С другой стороны, например, один из партнеров, который как раз пришел в бюро в 2020 году, – это прекрасный в прошлом государственный обвинитель: она проработала в прокуратуре 19 лет.
Про либерализацию законодательства… и ее обратную сторону
– В 2024 году внесены изменения в уголовное законодательство. Как это повлияло на вашу работу?
– Очень существенно. Начиная с апреля 2022 года и по апрель 2024 года в уголовном и уголовно-процессуальном законодательстве были приняты серьезные, кардинальные, качельные изменения, касающиеся составов налоговых преступлений. Причем либеральные – это стало исключением на фоне ужесточения Уголовного кодекса в целом. Прежде всего изменился порядок возбуждения уголовных дел по налоговым преступлениям. В настоящее время Следственный комитет имеет возможность возбудить уголовное дело только в том случае, если ему в рамках статьи 32 НК РФ переданы налоговым органом материалы, в которых содержатся признаки налогового преступления. До этих апрельских изменений 2022 года очень активные оперативные подразделения использовали свое право провести некую ревизию доступных им материалов вместо полноценной налоговой проверки, собрать все это вместе, подшить и отдать в Следственный комитет, который возбуждал уголовное дело. И налогоплательщик даже не понимал, в чем, собственно говоря, претензии, потому что материалы неофициальные. Это была благодатная почва для большого количества злоупотреблений, которые сейчас невозможны.
– Что еще изменилось?
– Уменьшились размеры санкций, то есть наказания по налоговым преступлениям. До изменений вторая часть налоговых статей – квалифицированная, то есть совершение преступления в особо крупном размере либо в составе организованной преступной группы – всегда была тяжкой. Размер наказания составлял от шести до семи лет реального лишения свободы. В 2023 году максимальные сроки наказания по всем налоговым статьям уменьшили до пяти лет. Во-первых, это само по себе хорошо: у предпринимателей больше шансов остаться на свободе. Во-вторых, налоговые составы, квалифицированные по вторым частям, перешли из тяжких в преступления средней тяжести, а они имеют сокращенный срок давности – шесть лет вместо десяти. С учетом того что изменился порядок возбуждения уголовного дела, когда должно быть решение налогового органа, плюс налогоплательщику даются 75 дней, чтобы он рассчитался по долгу, возможность прекратить уголовное преследование у предпринимателей в связи с истечением срока давности кратно возросла. Кстати, изменение сроков наказания коснулось и применения статьи 199.2 УК РФ. Она наказывает за не очень известный предпринимательскому сообществу, тихий, неприятный и опасный состав: сокрытие денежных средств либо другого имущества налогоплательщика в случае, если у него имеется неоплаченная недоимка.
– Поясните.
– Если у предпринимателя неоплаченная недоимка более 3,5 млн рублей, а он, например, деньги пропускает мимо обремененного налоговым органом счета, то у него образуется преступление по статье 199.2 УК РФ. В отличие от налоговых составов уголовное преследование не прекращается в связи с гашением недоимки – это оконченный состав. Наказание по второй части статьи было до семи лет лишения свободы, его тоже сократили до пяти. И так как это стало преступлением средней тяжести, появилась возможность применения по статье судебного штрафа. Не штрафа как наказания по приговору, а в качестве меры уголовно-правового проступка. То есть в ходе следствия орган предварительного расследования вправе обратиться в суд с ходатайством о прекращении уголовного преследования в связи с применением судебного штрафа. Если этого не происходит, а дело поступает в суд, в первом же судебном заседании грамотная защита заявляет аналогичное ходатайство, и суд в подавляющем большинстве случаев принимает решение о прекращении уголовного преследования. Судебный штраф небольшой – несколько десятков тысяч рублей. Если предприниматель заплатил его в течение 15 дней, он не считается судимым.
Помимо этого, приняты изменения, запрещающие возбуждать уголовные дела, если к моменту принятия решения о возбуждении дела налоговый ущерб государству полностью возмещен.
– У вас достаточно широкая практика по этому вопросу.
– Да, весьма серьезные предприниматели обращались к нам в бюро два года назад. У Следственного комитета ведь статистическая отчетность, и один из основных показателей – количество возбужденных и направленных в суд уголовных дел. Причем оно должно быть больше, чем в прошлом году – хотя бы на одно. Наступает четвертый квартал, следователи видят, что не могут повторить нужные цифры. В силу своих понятных служебных отношений с налоговым органом они идут туда, поднимают прошлые решения, которые подходят по суммам, и возбуждают уголовные дела по неуплате налогов! Да, уголовные дела потом прекращаются, но они же возбуждаются, проводятся обыски, люди вызываются на допросы, отчеты о расследовании публикуются в прессе – все нормально. И в 2023 году были приняты изменения, пресекающие эти злоупотребления. А в 2024-м прилично увеличился суммовой порог уголовной ответственности за неуплату налогов (порог крупного размера повышен с 15 млн до 18,75 млн рублей, порог особо крупного размера – с 45 млн до 56,25 млн рублей – Прим. ред.), и при всей этой совокупности изменений, конечно, предпринимателям стало легче дышать. Но вы должны узнать, что произошло дальше…
– Что же?
– Я называю это ответным ходом правоохранительных органов. Либерализация прямо повлияла на желание предпринимателей рассчитываться по долгам, на количество возбужденных дел, сроки их давности, порог ответственности вырос, опять же. Где теперь брать уголовные дела? Появился новый тренд: к налоговым составам стали присоединять другие. На ярких примерах, понятных всему предпринимательскому сообществу, общество проинформировали, что ждет тех, кто отказывается добровольно платить налоги. Вместе с налоговыми составами стали появляться легализация денежных средств (статья 174 УК РФ) и неправомерный оборот средств платежей (статья 187 УК РФ). Ситуация очень опасная для предпринимателей: оба этих состава по своей второй части относятся к тяжким преступлениям и наказываются лишением свободы до семи лет, по ним легализована конфискация, также эти преступления не относятся к экономическим, позволяющим избежать меры пресечения в виде заключения под стражу. Возьмем Елену БЛИНОВСКУЮ. У нее налоговое дробление, легализация и использование неправомерных платежей. Наказание – пять лет реального лишения свободы при наличии четырех малолетних детей! Если бы всего год назад ее судили за недоимку в один с лишним миллиард рублей, самое худшее что ее бы ждало – три года условно. Практика с дуплетом к налоговым недоимкам формировалась в течение всего 2024 года.
– К неправомерным средствам платежа что относится?
– Это могут быть расчеты по электронным терминалам с неправомерными операциями в алгоритмах, по фальшивым банковским картам и так далее. Но для предпринимателей есть один очень опасный нюанс: незаконным средством платежа в рамках 187-й статьи рассматривается обычное платежное поручение банку, в котором указано несоответствующее действительности назначение платежа. Да, будем говорить откровенно, такие платежные поручения используются при совершении налоговых правонарушений, например, в необоснованном завышении затрат и, соответственно, занижении налогооблагаемой базы. Это может быть фиктивное приобретение товаров и услуг, то есть которые на самом деле не покупались / не оказывались. Мы понимаем, что по таким платежным поручениям деньги уходили на обнальные конторы и за минусом процента, который оставлял себе обналичник, возвращались предпринимателю. Но теперь само по себе платежное поручение является оконченным составом преступления. Мы сталкивались с делами, где таких составов было больше 120.
– В Омске?
– Нет, в Омске пока только думают, основные приговоры – в европейской части страны. Есть, правда, в Омске пилотное уголовное дело, которое рассматривается в Ленинском районном суде: один из руководителей общества с ограниченной ответственностью обвиняется в налоговом преступлении и легализации.
– А легализация как выглядит?
– Это совершение любых финансовых операций со средствами, добытыми преступным путем. Чтобы начать вменять легализацию по налоговым составам, пришлось изменить уголовно-правовую доктрину. До лета 2013 года в статье по легализации прямо было указано, что легализовать можно все, но только не по налоговым и таможенным преступлениям – кстати говоря, думаю, что по истечении года по таможенным составам также начнут вменять легализацию. Итак, в 2013 году из 174-й статьи изъяли это исключение, но до 2015 года это не оказывало никакого практического влияния.
– В чем доктринальное изменение?
– Оно глобальное: до этого момента все исходили из того, что налоговое преступление заключается в том, что предприниматель не отдал СВОИ деньги государству. В 2013 году подход изменился: с того момента и по сей день деньги, которые предприниматель не уплатил в виде налогов, считаются принадлежащими не ему, а ГОСУДАРСТВУ. Следствие и судьи в 2013–2015 гг. не применяли это новшество, потому что не могли понять, как во всей денежной массе бизнеса вычленить те, которые тот не отдал государству, ведь там есть средства из других источников. В 2015 году Пленум Верховного Суда дал разъяснения по вопросам легализации, уточнив, что разница между средствами, подлежащими уплате налогов, и остальными деньгами не имеет принципиального значения: нужно просто установить факт, что средства добыты преступным путем, и не нужно ничего вычленять, изучать источники. Примерно с 2017 года появляются первые уголовные дела, но они эксклюзивные. По ним выносили оправдательные приговоры: суды, мне кажется, оказались не готовы к восприятию того, что вместе с налогами идет легализация. Но когда произошла серьезная либерализация уголовного и уголовно-процессуального законодательства, коснувшаяся налоговых составов, к этой теме вернулись. Боюсь, что в итоге положение предпринимателей не улучшилось, а осталось прежним.
Про обвинительный уклон российской судебной власти
– В 2019 году вы говорили в интервью, что собираете материалы для книги про обвинительный уклон отечественных судов. В нынешние непростые времена этот уклон усугубляется или, наоборот, ведется поиск баланса?
– Когда у нас говорят об обвинительном уклоне, то оперируют количеством оправдательных приговоров – оно на уровне арифметической погрешности. Об обвинительном уклоне системы говорил у вас на «кухонных посиделках» председатель Омского областного суда Владимир ЯРКОВОЙ. Поэтому если обвинительный уклон признают очень уважаемые, многоопытные представители судебного сообщества, значит, он действительно существует. Фактически российский судебный уголовный процесс представляет собой исследование и проверку уже собранных доказательств.
– Поясните?
– Казалось бы самая состязательная в суде вещь – допрос свидетелей. Обе стороны имеют право задавать вопросы вживую. Но при наличии существенных противоречий сторона обвинения, как, впрочем, и сторона защиты, может ходатайствовать об оглашении показаний, которые были даны на предварительном следствии. А показания эти сформированы следователем. После такого оглашения, что бы ни объяснял свидетель, суд имеет право положить в основу приговора показания, которые были даны не в суде, а на предварительном следствии. Суд не может игнорировать протоколы следственных действий, ряд других документов. Здесь сразу возникает вопрос: «А каково качество предварительного следствия?» Я убежден и полагаю, что любой честный профессионал, работающий в нашей сфере более 10 лет, согласится со мной, что качество предварительного следствия, начиная с конца 2000 годов, неуклонно снижается. Снижаются стандарты как с точки зрения объема доказательств (у нас это называется «совокупность»), необходимого для обоснованного предъявления обвинения и осуждения человека, так и качества, то есть содержания доказательств. О переменах в худшую сторону в этом вопросе неоднократно высказывался бывший генеральный прокурор РФ Юрий ЧАЙКА.
– С какими проявлениями некачественного предварительного следствия вы сталкивались?
– Все чаще сталкиваемся с фактами фальсификации доказательств: в каждом третьем уголовном деле. В деле о преднамеренном банкротстве на стадии изучения материалов мы обнаружили показания свидетеля – очень неудобные для защиты. Начали выяснять, что это за человек – оказалось, в указанный период времени он находился на вахте на Севере. Работодатель представил нам официальные документы, что его сотрудник трудился на объекте в 4000 км от Омска. Суд вызвал следователя, и тот на голубом глазу сообщил, что паспорт у свидетеля не проверял, а просто опросил человека, которого ему привел оперативник. Имени оперативника он не вспомнил. В деле о растрате в отношении должностного лица – пусть это и не про фальсификацию – получили сведения о том, что следователь оказывает очевидное психологическое воздействие на свидетелей с целью получения вполне определенных показаний. Выяснили, что лет 6–7 назад этот следователь был привлечен к уголовной ответственности за фальсификацию показаний свидетелей! Но Верховный Суд его оправдал, но не потому, что тот ничего не сделал, а потому, что подделанные документы никак не повлияли на судьбу подсудимого! Хотя прокуратура совершенно справедливо добивалась его осуждения, по закону состав его преступления является формальным. Громадная проблема в том, что никто не несет за это ответственность.
– А что же с оправдательными приговорами?
– Историю с ними переврали! В России действительно незначительное количество оправдательных приговоров – в среднем примерно 0,2–0,3%. Но могут ли они являться критерием оценки качества правосудия? Полагаю, что нет. Во-первых, применяется нечестный расчет: берется вся совокупность рассмотренных судом дел, количество вынесенных за год оправдательных приговоров, и вычисляется их процентное соотношение. Приведу официальные статистические данные: из всей совокупности уголовных дел 40–45% рассматриваются в особом порядке. Это значит, что подсудимый признает себя виновным, не оспаривает обвинение и результатом такого рассмотрения ничего, кроме обвинительного приговора, быть не может. Дальше: 20% уголовных дел ежегодно прекращается по тем или иным основаниям, то есть по ним не выносится приговор. 1–1,5% дел заканчиваются мерами медицинского характера – когда осужденный объявляется невменяемым и отправляется не в колонию, а психиатрическую лечебницу закрытого типа. Еще 4% – дела направленные по подсудности. Также в совокупность входят принудительные меры воспитательного воздействия на несовершеннолетних. Во всех этих уголовных делах – а их не меньше 70% от общего объема – не идет спор о виновности, поэтому их несправедливо учитывать, говоря о количестве оправдательных приговоров. Его разумно рассчитывать исходя из оставшихся 30% дел, в которых подсудимый пытается доказать свою невиновность или лишь частичную виновность. Таким образом, мы получим, что в России выносится 1–1,5% оправдательных приговоров.
– А во-вторых?
– Во-вторых, это абсолютно соответствует общемировым показателям. В Чехии, Финляндии, Франции – по 4% оправдательных приговоров, в Венгрии и Германии – по 3%, в Польше – 2,6%, в Болгарии – 2,5%, Казахстане – 1,4%, Грузии – 1,1%, Литве – 0,9%, Латвии – 0,8%, Эстонии – 0,6%. В Китае и Японии, где, как и у нас, в судебной основе лежит следственный процесс, этот процент – 0,08 и 0,1 соответственно. При этом в рейтинге верховенства права Япония со своим 0,1% оправдательных приговоров занимает 14-е место, Эстония с 0,6% – девятое место. Китай с его 0,08% – на 94-м месте, а Россия – 113-я. Как видим, в рейтинге не связывают количество оправдательных приговоров с качеством уголовного правосудия в стране. Для меня очень показателен пример Израиля. Если вы наблюдали за происходящим там в 2024 году, то в курсе, что беспорядки были связаны с попытками правительства, исполнительной власти хоть отчасти поставить под контроль судебную систему. По моему убеждению, Израиль – безусловный лидер в независимости судов. Количество оправдательных приговоров у них – 2%. Согласитесь, вполне соотносимо с нашим показателем.
– А какой критерий тогда надежен?
– Сравните. В России по итогам рассмотрения уголовного дела на реальное лишение свободы осуждается 25–26%. Во Франции – 51%, в США – 74%. Я бы лучше поднял проблематику, о которой в 2019 году говорил заместитель председателя Верховного Суда Владимир ДАВЫДОВ на заседании руководителей судов субъектов Федерации. Ежегодно апелляционными инстанциями отменяется порядка 10–12% обвинительных приговоров и 48–58% оправдательных – разница в 5–6 раз! В кассационной инстанции оправдательные рубят еще на 22–25%, то есть выживают отдельные оправдательные приговоры. Но ведь и обвинительные, и оправдательные приговоры выносят одни и те же судьи, система оценки доказательств абсолютно идентична и так далее. Вот Владимир ДАВЫДОВ и заявил, что такой статистики быть не должно, призвав суды первой инстанции не бояться выносить оправдательный приговор: «Никто вас не станет обвинять в излишней мягкости». Как раз это для меня является доказательством того, что в российском уголовном процессе существует обвинительный уклон. Плюс вышестоящие судебные инстанции часто полагают необходимым, чтобы результаты судебного следствия, которое привело к оправданию, были перепроверены новым составом суда. На практике получается, что при новом рассмотрении в 80% случаев приговор уже носит обвинительный характер.
– Какое влияние это имеет?
– Конечно, любой человек должен иметь надежду, что суд признает его невиновным, если он действительно не совершал преступление. И опять же признает виновным того, кто преступление совершил. Вот эта надежда на справедливость, мне кажется, существенно подорвана. Возможно, это обуславливает то, что у нас в стране самый высокий процент оправдательных приговоров в суде присяжных – 25–27%. В США около 20%, в Италии 15–18%. И это при том что в России очень мало составов, которые подпадают под рассмотрение судом присяжных! По моему ощущению, причастный к осуществлению правосудия народ таким образом компенсирует приговоры «обычного» суда, балансируя систему. Отмечу, что все вердикты присяжных, которые выносились по делам нашего бюро, были с точки зрения закона абсолютно правильные и обоснованные. Будь я судьей по этим делам, вынес точно такое же решение. К слову, не все приговоры были оправдательные: но, например, проводилась переквалификация преступления на менее тяжкую статью.
– Как часто такие решения «засиливают» апелляционные и кассационные суды?
– Более чем в 85% случаев вышестоящие инстанции отменяют оправдательные вердикты присяжных. У нас в бюро было дело, по которому присяжные выносили оправдательный приговор трижды! И трижды Московский городской суд его отменял. Пока оправдательный приговор не вынесли в четвертый раз.
– Тогда в чем заключается роль адвоката? Что он может в таких условиях?!
– Безусловно, для адвоката неэтично – это на грани мошенничества – гарантировать благоприятный результат. Это мы и прописываем в договоре. Наша задача – минимизировать для клиента правовые последствия его поступков, переквалифицировать составы на менее тяжкие, прекратить преследование по нереабилитирующим основаниям и так далее. Но и оправдательные приговоры у нас все-таки выносятся – 1–1,5%, помните? Как бы странно ни звучало, это нормальная ситуация. Никакого смысла обществу и государству гнать людей в суд, чтобы тот проверил доводы и вынес 25–30% оправдательных приговоров – нет. Система уголовного судопроизводства не только в России, но и вообще в мире создана в виде воронки. Есть несколько фильтров, которые призваны не допускать на скамью подсудимых невиновных людей. У нас, как в Германии, на нее попадают не более 32%: основная масса отсеивается следствием и прокуратурой на стадии возбуждения уголовного дела, затем на этапе предъявления обвинения и утверждения прокурором обвинительного заключения. Еще один фильтр: возвращение судом уголовного дела по ходатайству стороны защиты на дополнительное расследование в связи с нарушениями, не позволяющими вынести по делу законный и обоснованный приговор.
– Можете привести конкретный кейс из своей омской практики о минимизации последствий для клиента?
– У нас в производстве было заказное дело, когда уголовный процесс используется не для того, чтобы наказывать за совершение реального преступления, а для выяснения корпоративных отношений, изъятия имущества у конкурента или партнера. Группу людей обвинили в мошенничестве в особо крупном размере. Участник этой группы был нашим подзащитным, его обвиняли еще в одном особо крупном мошенничестве, то есть у него было два состава. Еще на этапе предварительного следствия мы заявляли, что имело место не мошенничество, а в худшем случае самоуправство или причинение ущерба путем обмана и злоупотребления доверием без признаков хищения. Дело дважды возвращалось на дополнительное расследование. В итоге Советский районный суд оправдал нашего клиента по одному составу статьи 159.4, а по другому той же статьи переквалифицировал на действия по 165-й статье и прекратил преследование по истечении срока давности: человек вышел из зала несудимым. Четыре года длилась эта история! Скажу абсолютно обоснованно и взвешенно, что если бы этих людей не защищали профессиональные грамотные адвокаты, их судьба была бы печальна. Так что обращаться к адвокатам есть смысл.
Ранее интервью было доступна только в печатной версии газеты «Коммерческие вести» от 9 апреля 2025 года.
Фото © Максим КАРМАЕВ
