Спутница жизни и ученица А. Ф. Лосева, заслуженный профессор МГУ Аза ТАХО-ГОДИ в мемуарах «Жизнь и судьба: Воспоминания» рассказывает, как в числе студентов и преподавателей МГПИ им. Ленина возвращалась из эвакуации в 1943 году. Мать Азы Алибековны была репрессирована, по окончании срока приехала к дочери, но возвратиться в Москву не имела права.
Аза ТАХО-ГОДИ
«Жизнь и судьба: Воспоминания»
Изд-во «Молодая гвардия»,
2009 год; 692 стр.
«Собираем мы с ней мои скромные пожитки. Как всегда, один чемодан – не больше. Сидим, чистим картошку, трем ее и делаем крахмал. Без него нельзя – это для киселей (помню клюквенный кисель 1941 года), которые продаются в кубиках и пачках – все-таки еда. Выдают нам на дорогу сахарную свеклу – сладкая, белая, вкусная, все довольны, говорят – на дорогу. Какая там дорога? Уже в Бийске, ожидая поезда несколько дней, всю съели, неужто еще ждать! Выдают хлеб – это уже серьезно. Запасаемся на рынке бутылкой с топленым маслом, поллитровка. Так делают специально, чтобы деревянной тонкой палочкой вынимать из горлышка по капельке масло – недурно затеяно и экономно. Бутылку водки обязательно – лучшая плата, мало ли что произойдет».
Рассказывая о своей дороге, Аза Алибековна вспоминает новосибирский вокзал: каменный, мощный, внушительный: «Уезжаем с пересадками, сначала грузовики, опять Чуйский тракт, а там местными поездами до города Новосибирска и страшного его вокзала: одно воспоминание о нем вызывает мистический ужас – мечутся толпы, путаница этажей, лабиринты подземные, откуда-то течет вода, вопли, воры, плач, стоны, мешки, грязь, вонь, словом, хаос – столпотворение. Нет, не хочу вспоминать».
Даже о самом минимальном комфорте и речи не идет: «Там сажают нас в вагоны типичной подмосковной электрички. Между сиденьями-скамейками и под ними и над ними в сетках наши вещи. Мой испытанный чемодан между скамейками, и я дремлю на нем. В каждом таком «купе» шесть человек. Посиди-ка попробуй сутками. Меняемся друг с другом, чтобы как-то подремать».
Это бы ладно, но ведь надо еще и сесть в вагон, а происходит это на фоне просто-таки душераздирающих сцен: «И не просто чужих, но из нашего же института сотрудников не сажают в наши вагоны – они не предназначены для длительного следования, каждый человек на счету с вещами. Может вообще кончиться катастрофой. Ждите на этом проклятом, безумном вокзале следующего эшелона, если он будет, а то штурмуйте пассажирский – все стремятся в Москву с той же невероятной силой, с какой бежали из нее».
Наконец-то вожделенная Москва, здесь-то и пригодятся тщательно оберегаемые водка и буханка хлеба: «Практически из вагона выйти невозможно, как и покинуть вокзал, останешься с пустыми руками. Толпы не хуже новосибирских. К счастью, лезут в вагон ражие носильщики, здоровые детины, глаза красные (от водки), рты жадные, руки волосатые. Эй, донесу! Одному из них сую свой чемодан. Для него он, что перышко. Бежим вместе в камеру хранения, я, уцепившись за его пояс, и буханка хлеба моя в его лапах. Спасибо и на этом. А водка еще пригодится на московских рынках. Вот оно наше общежитие, наш дом, Усачевка, 37. Едва живые ввалились, и как заснули, не помню. Через несколько дней одна из наших крепких девиц, Тоня (по-моему Мельникова, даже лицо ее помню), за несколько хлебных талонов (даром – ни за что) привозит из камеры хранения мой многострадальный чемодан».
