Его поза, его взгляд, манера держать руки – все говорит, что передо мной тот, за плечами которого этапы, пересыльные тюрьмы, разборки с соседями по хате.
В предыдущих выпусках «Коммерческие Вести» опубликовали две части первого рассказа известного предпринимателя Станислава МАЦЕЛЕВИЧА, недавно вышедшего на свободу после шести с половиной лет заключения. Бизнесмен признавался нашему изданию, что скрашивал свои непростые будни в изоляторе, ведя дневник и записывая истории о своих товарищах по омским делам, политиках и силовиках Омска, которых встречал, находясь под арестом. Публикуем продолжение его произведения «Три встречи с Олегом ШИШОВЫМ». Скорее всего оно однажды войдет в книгу Станислава МАЦЕЛЕВИЧА под черновым названием «Исповедь миллиардера».
Встреча третья. Продолжение разговора МАЦЕЛЕВИЧА, ШИШОВА и Андрея КОПЕЙКИНА в автозаке.
– А чем отличаются красные и черные СИЗО?
– Ну, в красных СИЗО все определяется ПВР и беспредельной властью администрации, а черные СИЗО живут по договору между блатными и администрацией тюрьмы.
– Это что-то вроде общественного договора между государством и народом?
– В черных СИЗО порядка даже больше, чем в красных. Правило: языком хоть зарежь, а пальцем не тронь. Пресс-хат, опять же, нет.
– В Омске красный СИЗО, а пресс-хат нет.
– Не скажи, – хитро улыбается нашей наивности ШИШОВ. – Еще напрягает меня, что в Омске в СИЗО днем нельзя на кровати ни сидеть, ни лежать.
– Ну, это такая мелочь.
– Везде в стране в СИЗО зеки днем валяются, спят на кроватях.
– Да, что ночью тогда делать? – спрашивает КОПЕЙКИН.
– Коней по дорогам пускать, что еще?!
– А разве там на окнах решеток нет?
– Есть, конечно. В одном СИЗО видел пять рядов решеток на окне. Но в каждой хате есть как бы хромой с палочкой. К ней еще проволоку привязывают, делают удочку. В одной хате, смотрю, кусок решетки выпилен. Потом заварен и снова выпилен. 13 пилок я насчитал. Бывают дороги и через продол. А в Хабаровске напротив СИЗО дом жилой, где бывшие дубаки живут, так там дороги идут в этот дом. Я там в камеру попал с одними китайцами-нелегалами. Никто русского языка не знал. Так что я один на дорогах стоял.
Я представил себе, как он, в недавнем прошлом руководитель гигантской кампании с многомиллиардными оборотами, передает и принимает по «дорогам» грузы и малявы.
– А еще в камерах бывают дыры в стенах в соседние хаты, я слышал?
– Да. Иногда такие большие, что человеку пролезть можно. Но обычно такого размера, чтобы кружка прошла.
– А чем их делают?
– Ложками.
– Но стены же кирпичные?
– Хе, между кирпичами слой раствора, он легче подается. Понятно, годы на это уходят. Иногда дубак заходит в хату, а там один коней по дорогам пускает, другой в дыре лежит, разговаривает. На дубака и внимания не обращают. А в некоторых черных СИЗО дубаки вообще не имеют права в камеры заходить.
– И шмонов там в камерах не бывает?
– Почему, бывают. Причем жестче, чем здесь, со спецназом, в масках. Все распотрошат, все вещи скидают в одну кучу. Потом неделю разбираем, где чьи носки, чьи трусы, чья каша. Не, каши-то все общие, – поправляется он,– таков закон. Но обычно договариваются по поводу шмонов. Причем договаривается не дежурный по камере, а старший по хате. Обычно отдает дубаку один телефон. Тот продаст его потом косарей за семь. Вот пять хат обойдет за день – 35 тысяч.
Я смотрю на ШИШОВА. Нам обоим, бывшим миллиардерам, теперь кажется, что 35 000 рублей – большие деньги.
– Здесь, в Омске, – продолжает Олег Владимирович, – какие-то понты с посудой. Даже чашку в хате нельзя иметь, дают только на время еды. Нигде в стране такого нет. Всегда полно всякой посуды. Одни уходят – оставляют другим. У нас в хате терка, дуршлаг были. Еду всегда сами себе готовили. Баланду из картофельных очистков не ели.
– А на чем готовили?
– На электроплитке.
– А где вы ее взяли?
– Сами сделали.
– Я слышал, вы в Москве в спецтюрьме сидели вместе с ПОЛОНСКИМ, «Миракс-групп» который.
– С кем я только не сидел, — резко реагирует ШИШОВ. — С главарем банды ГТА, которые под Москвой на трассе машины потрошили, людей мочили. Урод конченый, конечно. Мужик там один три года сидел в одиночке, сам себя защищал. От адвокатов отказался. Оправдался полностью. Написал книгу мемуаров – «Замурованный». Теперь адвокатом на воле стал. Особо любит зэков из спецтюрьмы защищать. Спецтюрьма в «Матросской тишине» – это тюрьма в тюрьме, СИЗО № 1 ФСИН России. На 120 мест всего. Сама-то «Матроска» на три с половиной тысячи зэков, а держат там еще раза в полтора больше.
– А на черных СИЗО у блатных есть кто-то главный?
– Да, смотрящий, положенец. Во Владике ко мне во второй вечер в камеру пришел такой. Коньяк, фрукты, черную икру принес. Я ему: «Мне нечем ответить». А он: «Да это – уважуха! Слыхали много о тебе, твоей делюге».
Я улыбаюсь. Помню, как адвокат рассказывал мне: «Приехал я во Владивосток к Олегу Владимировичу. Перед тем как идти к нему в СИЗО, встретился с местным адвокатом, который тоже его защищает. Тот мне сует телефон и говорит:«Завтра к Шишову пойдешь – передай ему». Я: «Нет! Это ваши игры, я – пас!» На следующее утро прихожу в СИЗО, мой подзащитный тянет ко мне руку из клетки: «Где телефон. Как нет телефона?»
– Мой московский адвокат, – рассказываю я, – защищает парня, который полтора года во Владивостоке в СИЗО сидит. Говорит, грязно там, крысы, тараканы пешком ходят. Зато телефоны у каждого почти. Парню этому, клиенту моего адвоката, в СИЗО шесть литров хорошего вискаря в бутылках из-под чая «Липтон» передали, – цвет тот же. Тот боялся только, что здоровье подорвет.
Автозак делает резкий поворот, потом сразу еще один, и его начинает трясти. Мы все трое хватаемся руками за решетку, чтобы удержаться на жесткой скамье. Эти кочки мне до боли знакомы. Мы приехали. Конвоир выглядывает в оконце, на улицу.
– Там девушка кого-то ждет. Стас, твоя, наверно? – спрашивает у меня конвоир.
– Красивая блондинка?
– Да.
– Моя, я надеюсь, – и спрашиваю у Андрея: Твоя же – брюнетка?
Он кивает. Первым выходит ШИШОВ Следом я. Конвоир застегивает на моих руках жесткие браслеты.
– Ты все знаешь. При попытке бегства – огонь на поражение, – миролюбиво говорит он.
Я изображаю на лице беспечную улыбку – жена же меня увидит – и легко спрыгиваю на землю. На меня обрушивается водопад ощущений. Яркое солнце, зеленая трава, деревья (это все нереально, кажется мне, такой зелени не бывает!). Над головой синее небо. Вдыхаю свежий воздух с запахом каких-то летних цветов. Птички чирикают, ходят загорелые беспечные свободные люди, где-то весело смеются дети. И в центре всего этого она. Моя Танечка, Киса, Кисонька. Невероятно красивая. Вся в белом. Радость, обида, пронзительная грусть враз наваливаются на меня. Не должна такая девушка ждать зека. Носить передачи в страшное уродливое здание СИЗО. Насколько еще ее хватит?
Между нами каких-то 15 метров. И пропасть... Я улыбаюсь и что-то кричу ей. Она машет мне рукой и шлет воздушный поцелуй. Но меня толкают в спину. Дверь без всяких вывесок и табличек. Ступеньки вниз, в затхлый подвал СУСКа. Комната без окон с тремя клетками. В одной из них сидит старый опытный зэк. Его поза, его взгляд, манера держать руки – все говорит, что передо мной тот, за плечами которого этапы, пересыльные тюрьмы, разборки с соседями по хате. И ничто не выдаст в нем миллиардера, крупного руководителя Олега Владимирович ШИШОВА.
Вот и меня закрывают в клетку, снимают наручники. В третью клетку сажают Андрея. Клетки расположены вплотную одна к другой вдоль длинной стены комнаты. Они отделены одна от другой глухими перегородками, поэтому мы не можем видеть друг друга. Но переговариваться нам конвой не мешает.
Досматривают и передают нам наши коробки с сухим пайком. Просим кипяток – приносят. Завариваю чай, заливаю горячей водой кашу, открываю галеты.
– Олег Владимирович, а вы не взяли с собой паек? Дать вам что-нибудь?
– Я терпеть не могу эту еду после этапов. Вечером в камере свое поем. Я привык голодать. Когда готовишься к этапу, нужно быть очень осторожным с едой.
– Почему?
– В туалет в пути выводят по расписанию, два раза в сутки. Захочешь в другое время – терпи. А иногда поезд стоит целый день в санзоне и туалет закрыт все это время. По количеству коробок можно понять, на сколько дней будет этап и примерно – куда везут. Три коробки – три дня в пути, пять коробок – пять. Во Владике если дают три пайка, значит – Чита. Столыпинский вагон, отсечки. Знаете, что такое – отсечка?
Я – КОПЕЙКИНУ:
– Жаль, что сегодня с нами нет Ирины Джоновны.
Ирина Джоновна, начальник Центра финансового обеспечения УВД Омской области, полковник, кандидат юридических наук. Уже полгода в тюрьме. Джоновна, Джоник, известная, наверно, всей тюрьме. Неисправимая 50-летняя оптимистка, похоже, искренне верящая, что в следующую «продлежку» ее уж обязательно отпустят домой, к мужу, детям, внукам, а в конце – оправдают. Часть системы, ставшая ее жертвой. Грозило ей тогда лет 10 – взятка плюс превышение. Да еще и штраф миллионов так...десят. Джоновна трижды за эти полгода попадала в больницу, оказываясь на грани. Тюремной больницы для женщин в Омске нет, поэтому ее отправляли в обычную, но приковывали наручниками, а на соседней кровати дежурил надзиратель.
Когда падаю духом – вспоминаю Ирину Джоновну, и мне становится стыдно за свое малодушие.
– Выезд из СИЗО на продлежку или хотя бы в подвал комитета – главная тюремная развлекуха, – усмехается Андрей.
– А в Москве выезд в суд – это пытка, – подает голос из своей клетки невидимый мне Олег Владимирович, – автозак – КамАЗ, длинные лавки в общаке, битком народу. Ехать в духоте, жаре, вони немытых тел – часа два – два с половиной до городского суда. Туда со всей Москвы свозят. Там ждать в заплеванном, вонючем, переполненном отсекателе. Потом везут, скажем, тебя в Басманный суд. Вечером всех собирают и развозят в обратном порядке. В хату свою вернешься к полуночи, иногда позже. А на следующее утро в шесть подъем и снова все сначала. Несколько таких поездок, и человек ломается. Он уже ни о чем не может думать, ничего не хочет. Просит: осудите меня скорее и отпустите на зону.
– Один из моих адвокатов, говорит, что люди стали изнеженными. Лишиться привычного комфорта, попасть в СИЗО им кажется невыносимым. И они готовы оговорить и себя, и других, лишь бы на время, до суда, очутиться дома, на мягком диване, с рюмкой коньяка, айфоном, теплым душем и домашней едой. И радио, телевизор, сокамерники – все внушают арестанту круглосуточно, что борьба бессмысленна. И результат оказывается неизменно положительным для следствия. Дело КЛЕВАКИНА построено только на показаниях мягкотелого М...КОГО. Чтобы сломать его, хватило всего несколько дней тюрьмы.
– Я сидел в Москве в одной хате с мужиком, от которого добивались показаний на ХОРОШАВИНА, губернатора Сахалина, – рассказывает ШИШОВ, – каждый вечер мой сосед советовался со мной – сдавать ему губера или нет. А потом этого мужика отпустили домой. Я ничего у него не спросил – мне и так все было понятно.
– В нашем случае следователь почти год пытался накопать что-нибудь на меня. Потом ему добрые люди подсказали, как надо делать, и он арестовал трех девушек с детьми. Лена вообще одинокая мать, ребенку три года, инвалид. В соседних камерах слышали, как она плакала навзрыд каждый вечер в своей «одиночке». Две недели девочки все-таки продержались, а потом заключили досудебные соглашения.
Так мы сидим в своих клетках, обедаем, ведем интересную беседу, наслаждаемся человеческим общением после наших одиночных камер.
Ранее было доступно только в печатной версии газеты «Коммерческие вести» от 23 марта 2022 года.
