Константин БАЙБАКОВ – омич, ему 31 год, он физик, окончил Йоркский и Шербрукский университеты в Канаде. Там же, в Канаде, занимается любимой наукой. Причем вполне успешно – в апреле защитил диссертацию и ему была присвоена докторская степень (Ph.D.) за исследования в области физики атмосферы. В Омске Константин бывает регулярно. Старается приезжать сюда на месяц-другой к родителям. Во время очередного посещения города своего детства молодой ученый любезно согласился зайти в «КВ» и рассказать обозревателю Николаю ГОРНОВУ о физике, о том, как живется ученым в Канаде, и о том, имеет ли смысл омичам искать лучшей доли на других континентах.
– Константин, как вы вообще оказались в Канаде?
– Сложный вопрос. Начну с того, что я учился в Омске в средней школе № 73, которая отличалась углубленным изучением иностранных языков, победил в конкурсе и поехал в США по программе обмена. Мне было тогда 16 лет, я оказался в штате Айова, в городке Мартенсдейл с населением 500 человек, почти год жил в американской семье и учился в обычной американской средней школе. В конце учебного года я получил такие же документы об окончании средней школы, как и мои одноклассники-американцы. Вернувшись в Россию, поступил на энергомашиностроительный факультет МГТУ им. Баумана, где проучился один семестр, а потом в Канаду поехал работать мой отец, и мне захотелось с ним. Вот так в конце 2000 года я оказался в Канаде. С документами об окончании школы в Айове меня приняли в Йоркский университет, расположенный в Торонто, и спустя четыре года я получил диплом бакалавра по специальности «Космические коммуникации».
– Йоркский – это престижный университет?
– Престижность университета в Северной Америке оценивается по достаточно странному и мне не совсем понятному критерию – по количеству нобелевских лауреатов. С университетом Торонто, например, связано около 10 нобелевских лауреатов. С Йорком – ни одного. Тем не менее это большой и популярный университет, где порядка 50 тысяч студентов, там масса специальностей, которые достаточно высоко котируются.
– Почему не захотели получить популярное в ту пору экономическое образование?
– Для меня в то время такие профессии, как экономист, менеджер и юрист были полной абстракцией. Поэтому я и пошел по технической части. Меня увлекла проблематика удаленного зондирования, то есть как человек может получить информацию о земной поверхности и атмосфере, находясь на расстоянии от объекта изучения. И университет Шербрука я выбрал потому, что там была магистерская программа по удаленному зондированию атмосферы.
– Шербрук – это где?
– Это небольшой городок, который расположен в 150 км к востоку от Монреаля и в 50 километрах от границы США. Практически студенческий.
– И вы решили там остаться, чтобы заниматься наукой?
– Мне очень нравится Шербрук, но после магистратуры я хотел уехать – хотелось еще поучиться в Европе. И частично мне удалось реализовать это желание. Мы заключили соглашение с университетом Бремена в Германии, и когда работал над докторской диссертацией, то часть исследований проводил там.
– Какая тема вашей научной работы?
– Удаленное зондирование атмосферы в арктических регионах во время полярной ночи. Если говорить упрощенно, мы изучаем небольшие частички загрязнения, находящиеся в атмосфере. Обнаружить эти частички проще всего, если замерять специальным инструментом яркость солнца. Когда загрязнение минимальное – яркость высокая, больше загрязнение – яркость падает. Это, правда, только очень приблизительное объяснение. Большинство сенсоров основано именно на использовании солнечного излучения. Но в полярных регионах во время полярной ночи солнечный свет полностью отсутствует, поэтому нужны какие-то другие источники света. Самый подходящий – звезды. Но сложность не только в том, что сигнал, получаемый от Солнца и от любой другой более удаленной звезды, различается в несколько миллионов раз, но и в том, что полярной ночью температура опускается ниже пятидесяти градусов по Цельсию и очень сложно сделать инструмент, который бы в таких условиях мог отработать хотя бы несколько месяцев.
– Где установлены измерительные приборы? На севере Канады?
– На научно-исследовательской станции «Эврика», которая на острове Элсмир, 80° северной широты. Последний кусочек земли, как говорится, за которым уже Северный Ледовитый океан. Изначально это была только метеорологическая станция, которая финансировалась правительством Канады, а лет десять назад возможность проводить свои исследования получили и физики. Финансирование идет не всегда легко, но все же идет. Преимущественно за счет грантов по линии организации, которая называется, если перевести буквально, «Канадская сеть по изучению изменений в атмосфере».
– Часто приходится бывать в Заполярье?
– Четыре раза за 8 лет – то есть не так уж и часто. Там обычно находится один или несколько человек, которые обслуживают весь приборный парк, а мы приезжаем, когда есть необходимость установки и настройки прибора или когда случается что-то непредвиденное.
– Теперь, после присвоения ученой степени, вам нужно думать, насколько я понимаю, чем заниматься дальше...
– Мой контракт с Шербрукским университетом действительно заканчивается. Мне бы хотелось еще поработать в рамках моего исследования с другими группами ученых, а потом уже я буду определяться.
– И какие у вас планы? Хотите уехать в Европу?
– Хочется туда, где работают над интересными проектами. Талантливые ученые есть везде: в Америке, Европе, в России, но с точки зрения финансирования исследований – а это один из основополагающих ингредиентов науки – вне конкуренции, на мой взгляд, находятся Соединенные Штаты.
– Принято считать, что в России наука финансируется по остаточному принципу. В Канаде тоже сложно с финансированием научных исследований?
– С финансированием науки – и особенно фундаментальной науки – существуют сложности в любой стране. Редко бывает, чтобы ученые не жаловались на нехватку финансов. Неважно, какой проблемой занят человек, он все равно считает, что его область исследования более важна, чем все остальные. Но ресурсов по определению ограниченное количество. Обычно получается так. Какую-то программу закрывают, и все жалуются. А потом открывается другая программа, и все понемногу приспосабливаются к изменившейся реальности, адаптируют свои проекты. Это нормально.
– И все же есть элемент нестабильности. Не согласны? Вам нужно рассылать повсюду резюме, волноваться. А в российской науке волнений нет. У нас все стабильно. Молодые ученые устраиваются на работу в исследовательские центры и занимаются наукой, поднимаясь по карьерной лестнице.
– Не все так страшно, как кажется. Когда занимаешься исследованиями в какой-то области, то постоянно общаешься с коллегами, обрастаешь контактами. И если ты чего-то стоишь как ученый, то работу найдешь обязательно. Ты будешь интересен сам по себе, вне зависимости от должности и звания. И мне это нравится. Что касается российской науки с ее жесткой иерархией и карьерной лестницей, то иерархия существует везде. Она есть и в Европе, и в США, и в Канаде. Другое дело, что там иерархия выражена не столь сильно и отношения между коллегами более равные.
– А в Австралию поехали бы?
– В Австралию? Там культура хоть и тоже англоязычная, но все же отличающаяся от англоязычной канадской. Мне же на данный момент не хочется больших перемен. Хотя, если будет очень интересное предложение, почему бы и не съездить на два-три года.
– Вы общаетесь с молодыми учеными из России? На ваш взгляд, чего не хватает российской науке?
– Мне сложно судить о том, чего не хватает российской науке. Я не настолько хорошо ее знаю. Из общения с российскими коллегами я могу сделать вывод, что по уровню знаний Россия не отстает от Канады или США. В то же время у российских коллег, насколько я понял, ощущается нехватка приборного парка для проведения исследований – по крайней мере, в большей степени, чем в Канаде. Это во-первых. Во-вторых, насколько я могу судить, в России больше уделяют внимания прикладным исследованиям. Таким, от которых можно достаточно быстро получить экономическую отдачу. И это правильно, конечно, когда достижения науки применяются и дают эффект, но нельзя забывать и о фундаментальной науке. Еще я отметил для себя, что мои российские коллеги обычно публикуются только в российских научных журналах. Это проблематично, поскольку их зарубежные коллеги зачастую просто не могут получить доступ к статьям, опубликованным в российских журналах. На английском публикуется значительно меньше, и от этого иногда сложно понять, что на самом деле происходит в российской науке.
– В России часто спорят и говорят об имитации научной деятельности. Мол, пишется много пустых, никому не нужных статей, которые необходимы только для отчетности...
– К сожалению, это общие проблемы. Зачастую люди публикуются только для того, чтобы можно было написать в резюме, что опубликовано, допустим, пятнадцать статей. И многие сегодня смотрят в первую очередь на количество опубликованных статей, хотя с точки зрения науки какая-то часть этих публикаций может быть абсолютной водой. Например, я знаю коллегу, который за два года опубликовал пять или шесть научных работ. Но когда их читаешь, то понимаешь, что автор вполне мог все уместить в двух статьях. И в три раза сократилось бы время, необходимое на изучение всех публикуемых материалов. Время – это очень ценный и ограниченный ресурс.
– Одна из самых злободневных тем – возвращение обратно в Россию молодых и успешных ученых, которые проявили себя на Западе. При каких условиях, если не секрет, вы бы вернулись?
– Самое главное условие – это научный интерес. Должна быть группа людей, которые хотят заниматься наукой. Не разговорами о науке, а именно научными исследованиями. Чтобы ничего не отвлекало. Мне хотелось бы жить и работать сегодня, а не ждать, когда для этого сформируются необходимые условия: когда будет финансирование, когда будет сформирована техническая база и так далее. Ну и уровень заработной платы имеет значение, конечно.
– Как я понимаю, проект «Сколково» и прочие фишки с вашими научными интересами не пересекаются никак. А по вашей тематике в России проводятся исследования?
– Конечно. Интересными исследованиями заняты мои коллеги, работающие в Томске в Институте оптики атмосферы, и коллеги в Арктическом и антарктическом научно-исследовательском институте, который в Санкт-Петербурге. С ними я встречался на научных конференциях.
– Вы уже много лет живете в Канаде. Вы себя ощущаете канадцем?
– Безусловно, я ощущаю себя канадцем. А иначе и быть не может. Я – русский канадец.
– Русскоговорящих в Канаде много...
– Много. Особенно в Торонто. Сколько из них приехало именно из России – мне трудно сказать. Среди русскоговорящих много выходцев из стран СНГ и Израиля. Я не очень, если честно, обращаю внимание на язык. И не замыкаюсь в русскоязычной среде, не изолирую себя от остального общества. Мне важнее все-таки человек, чем язык, на котором он говорит.
– В Канаде две культуры – англоговорящая и франкоговорящая. Вам ближе какая?
– Не знаю почему, но во франкоговорящем Шербруке я чувствую себя комфортнее, чем в англоговорящем Торонто.
– Вы кроме английского еще и французский знаете?
– Английский – это язык, на котором я общаюсь с коллегами и со своим научным руководителем. В повседневной же жизни в последние восемь лет у меня основной язык французский. Пришлось выучить, когда я решил из Торонто перебраться в Шербрук. Это был один из моих небольших подвигов.
– Русский язык не забывается? Ничему не удивляетесь, приезжая в Омск?
– Небольшой культурный шок испытываю каждый раз. В первые годы, когда в Омск приезжал, несколько недель адаптировался. Что ни говори, а менталитет очень сильно отличается. Сначала я удивлялся, почему в Канаде в порядке вещей, если с тобой заговорили на остановке или улыбнулись на улице. В Омске же после возвращения люди казались несколько угрюмыми, живущими в своих маленьких мирах. Но потом я понял, что иначе и быть не может, и мне необходимо просто научиться переключаться с одного менталитета на другой. Приехал в Омск – включил русский менталитет, и нет проблем. Теперь у меня адаптация занимает всего несколько дней.
– Не вздрагиваете, когда заходите в омскую маршрутку?
– Сейчас уже нет. Раздражение осталось только по поводу огромных рекламных щитов с призывами взять кредит и что-нибудь обязательно купить. Я давно живу в Шербруке, это небольшой городок, где 150 тысяч жителей, и у нас нет такой агрессивной потребительской рекламы.
– Вам нравится жить в небольшом городке?
– В Шербруке есть все, что нужно для комфортной жизни – кинотеатры, театры, городская среда. Там чистый воздух, нет пробок, вокруг очень красивая природа. А если соскучился по мегаполису, то в полутора часах езды Монреаль, где больше миллиона жителей и очень богатая культурная жизнь.
– В Канаде жизнь дорогая? Сколько вы платите, например, за свою квартиру в Шербруке?
– Я снимаю двухкомнатную квартиру, за которую плачу 500 долларов в месяц. Второй основной компонент в структуре расходов – питание. На питание и развлечения у меня уходит еще примерно 500 долларов. Все вместе – 1000 долларов. Но это тоже один из плюсов жизни в небольшом городке. В Монреале я платил бы 1000 долларов только за аренду квартиры.
– Автомобиль у вас есть?
– Не вижу особого смысла покупать автомобиль, чтобы он просто стоял в гараже. Основная часть моих передвижений – это поездки с работы и на работу. Ездить на работу мне удобнее городским транспортом. Если возникает острая необходимость куда-то поехать, то я беру автомобиль в аренду. Прокатных контор много. Аренду автомобиля можно оформить и на день, а можно на час.
– В Омске уже много лет молодые люди решают для себя вопрос – уезжать или не уезжать? Вы уехали и добились успеха. Кто-то не хочет уезжать. Что вы думаете по этому поводу.
– Я думаю, что здесь нет единого рецепта. У меня много друзей осталось в Омске, некоторые переехали в другие города России. У всех у них разные интересы. Если человек хочет уехать, то он должен четко осознавать, какие он цели при этом преследует, чтобы потом не разочароваться. Должны быть какие-то критерии. Но если кто-то решает остаться, работать в родном городе, где все тебе знакомо, завести здесь семью, имея при всем этом возможность заниматься любимым делом, то это здорово. В этом, наверное, есть определенная мудрость. Я когда приезжаю в Омск, тоже чувствую себя спокойно и хорошо. И даже не особо обращаю внимание на качество воздуха, хотя прекрасно знаю, что Омск – один из самых грязных городов.
– Вы по-прежнему воспринимаете Омск как родной город?
– Конечно. Это место, где я родился. Это место, с которым меня очень многое связывает. Этому городу я многим обязан.
– В Канаде за омскими новостями следите?
– Нет, практически не слежу. Знаю только то, что сообщают родители или друзья. В целом пытаюсь следить за российскими новостями, но не всегда успешно. Читая какой-то один источник информации, мы получаем одностороннюю информацию. Это неправильно с научной точки зрения. А чтобы сделать объективные выводы, нужно узнать разные точки зрения на события, сверить несколько источников. А это отнимает слишком много времени и сил.
– Коллеги по университету вам какие-нибудь вопросы задают о России, зная о том, что вы русский?
– В Шербруке, в отличие от Торонто, эмигрантов не очень много, поэтому интерес, безусловно, есть. Всегда интересно сравнить «как у вас» и «как у нас».
– Спасибо, Константин, за содержательную беседу. Желаю вам от имени «КВ» всех благ и дальнейших успехов в научном поиске.
