В воскресенье, 14 июня, в Омске завершился вызвавший бурю разнообразных эмоций второй городской паблик-арт-фестиваль «Пространство множественности», организовали который омский художник Василий МЕЛЬНИЧЕНКО и профессор искусств Университета Сан-Хосе (США) Робин ЛАССЕР. После фестиваля обозреватель «КВ» Николай ГОРНОВ пообщался с Василием МЕЛЬНИЧЕНКО и попытался выяснить, что именно вызывает стойкое раздражение в широких кругах омской творческой интеллигенции, а также расспросил омского художника о его дальнейших творческих и личных планах.
– Василий, в чем отличие прошлогоднего паблик-арт фестиваля от нынешнего?
– Скажем так, фестиваль в прошлом году – это была некая обкатка идеи. Все происходило впервые, и нужно было понять технологию управления всем этим процессом. В этом году в плане организации все было уже понятно, поэтому программа получилась насыщенной и многообразной. Значительно расширился и круг авторов, и не только из Омска, авторы приезжали из разных мест. Впервые в этом году у фестиваля появилась тема – память. В последнее время идет какая-то бесконечная апелляция к различным историческим событиям, наследниками которых мы якобы являемся, формируется то, что в неврологии называется ложной памятью. Мне стало интересно, что же такое память на самом деле, и мы предложили художникам порефлексировать на эту тему. А поскольку фестиваль стал более структурированным, то появилась возможность оценивать каждое произведение еще и по точности попадания.
Теперь о том, что было нехорошего. Участие городского департамента культуры в фестивале должно было состоять в согласовании мест для размещения объектов. Изначально все было нормально. Фестиваль был заранее – примерно за полгода – внесен в список городских мероприятий. За два с половиной месяца до фестиваля я имел весьма пространную беседу с первым заместителем главы департамента культуры Владимиром ДЕМЧЕНКО, тем не менее он меня заверил, что все договоренности остаются в силе, а ответственным за согласование мест размещения объектов назначил некоего Сергея ФАМИЛЬЦЕВА. За месяц до начала фестиваля я подал в департамент культуры список объектов со всеми локациями и эскизами. Мне назначили встречу сначала на выходной день, на следующую встречу просто никто не пришел, а когда до открытия фестиваля оставалось три дня, мне позвонил этот ФАМИЛЬЦЕВ и сказал, что департамент не будет участвовать в фестивале, поскольку до начала фестиваля осталось слишком мало времени.
– Места установки арт-объектов не были согласованы?
– Видимо, именно этого хотелось департаменту культуры. Но я нашел выход из ситуации. За половину одного дня мы без проблем согласовали все места с руководством Центрального административного округа. Для ЦАО наш фестиваль – это событие. Еще мы при содействии урбаниста Евгения МЕЛЬНИКА, который координирует все вопросы, связанные с общественной экспертизой проекта реконструкции Любинского проспекта, получили согласие от ООО «Идеал-строй» на установку наших объектов в пределах Любинского и на улице Чокана Валиханова.
– В этом году как-то особенно бурно на «Пространство множественности» реагировали омские СМИ...
– Я бы даже назвал это волной истерии. Мне-то не привыкать, я калач тертый, а для авторов скульптур из мусора Марии ШИНКЕВИЧ и Алены ПОЖИЛЕНКО эта истерика вокруг реплики на знаменитую скульптуру Христа в Рио-де-Жанейро стала настоящим ударом. Они никаких дополнительных смыслов в свою работу не вкладывали. Они только хотели сказать, что с нами происходит что-то не то, если скульптуры превращаются в мусор. А в итоге поднялась мутная волна антиамериканизма, какие-то люди стали вопить, что МЕЛЬНИЧЕНКО финансирует Госдеп, все художники – подрывники и опасные либералы, и планомерно уничтожать все объекты. Хорошо хоть участников фестиваля битами не избивали.
– Считаешь, была организована кампания?
– Однозначно. Правда, тот человек, который эту кампанию организовал, – он клинический идиот. Фестиваль изначально планировался как один из вариантов вывода Омска из того депрессивного состояния, в котором он находится, а по факту был превращен в информационную помойку. О том, как по-варварски относятся в Омске к современному искусству, написали СМИ Великобритании, Франции, Германии, США. Если кто-то думает, что после такой славы в Омск толпой побегут иностранные инвесторы, то он сильно заблуждается.
– Как реагировали на фестиваль горожане?
– К моему большому удовольствию я в этом году обнаружил большой зазор между властью и населением города Омска. Лично я – за население. От омичей мы получали абсолютно нормальную обратную связь. Люди с удовольствием, проводили время возле тех же мусорных скульптур, фотографировали их и фотографировались с ними, интерпретировали идею художников, причем интерпретации были такими, которые вполне имеют право на жизнь: Омск – сильно замусоренный город, в нем нет больше ничего кроме мусора, поэтому давайте делать объекты искусства хотя бы из мусора.
– У меня сложилось такое впечатление, что весь ваш фестиваль проходил в этом году в формате партизанинга...
– Совершенно верно. Долгое время, когда не было понятно, найдем деньги или не найдем, мы планировали проводить активистский фестиваль, то есть ходили бы по свалкам и думали, как найденный мусор превратить во что-то полезное. В итоге деньги нашли. Но теперь я не понимаю, зачем мы столько времени, нервов и прекрасных минут своей жизни потратили на то, чтобы общаться с неприятными людьми, которые называются чиновниками. Когда я вижу реакцию чиновников, у меня возникает стойкое ощущение, что я живу среди шизофреников. С таким же эффектом мы могли бы провести фестиваль, ни с кем его не согласовывая. Все договоренности, которые были по разным проектам, рассыпались. Многие просто боятся иметь дела со мной. У меня дурная репутация. Мы бы приходили и ставили свои объекты, они бы приходили и ломали. Все было бы точно так же.
– В чем, на твой взгляд, причина такого резко негативного отношения к твоим проектам со стороны властей?
– На мой взгляд, истинная причина – это участие американцев. Во-первых, в Омск приезжала моя коллега, американская художница Робин ЛАССЕР, с которой мы вместе придумали этот фестиваль. Во-вторых, на фестивале по моему приглашению как частное лицо с неофициальным визитом побывал генеральный консул США в Екатеринбурге Отто Ханс Ван МАЕРССЕН. Ну и плюсом уже пошла моя дурная репутация. Я же никогда не скрывал своих взглядов на то, что происходит с нашей страной, и на популяцию чиновников, которая принимает космические по своей глупости и губительности решения. А это многим не нравится.
– Каково было финансовое участие американцев?
– Мы получили грант на проведение фестиваля в размере 8 тысяч долларов.
– И только-то? Я слышал, что сумма была больше...
– Я тоже слышал, что мы получаем десятки тысяч долларов на нашу подрывную деятельность в пользу мировой закулисы.
– Наверняка ты понимал возможные последствия, когда приглашал в Омск генконсула США и свою коллегу Робин ЛАССЕР. Ты же не можешь не замечать всплеска бытового антиамериканизма в нашей стране...
– Безусловно, я все вижу. И я понимал возможные последствия. Но в таких вопросах я не приемлю компромиссов. Кто войне предпочтет позор, тот получит и войну, и позор. Это во-первых. Во-вторых, я друзей не предаю. В-третьих, мне хочется сотрудничать и общаться с людьми из разных стран, а не делать вид, что вокруг меня одни враги. К тому же мне гораздо интереснее работать с американцами и немцами, чем с омским департаментом культуры, для которого образцами искусства являются песни «Ландыши» и «Черный кот». С таким подходом нет ничего удивительного, что молодые омичи собирают чемоданы и уезжают подальше от Омска.
– С одной стороны, на ваш фестиваль давили власти. С другой стороны, после скандала с «мусорным» Иисусом об омской выставке и Василии МЕЛЬНИЧЕНКО заговорили на разных языках. Разве плохо, что фестиваль получил такой пиар?
– Скандальный пиар – он имел место, тут я спорить не стану. Такую ситуацию вполне можно использовать для продвижения определенных месседжей. Когда у тебя берут комментарии, ты можешь высказывать свою позицию. Но можно ли конвертировать этот пиар во что-то позитивное – я сильно сомневаюсь. В России, как правило, такой пиар заканчивается тюремными сроками. Вот Pussy Riot, к примеру. Очень эффективно девушки пропиарились.
– Я, кстати, так и не понял источника скандала вокруг статуи Иисуса из омского мусора. Жаловалась епархия в правоохранительные органы или не жаловалась? Вроде бы епархия потом делала заявление, что никаких претензий к художникам не имеет.
– Я и сам, честно говоря, не понял. То ли РПЦ так быстро меняет свое мнение, то ли вся эта история была инспирирована определенной структурой, и нужно было выставить кого-то потерпевшей стороной. А когда начался скандал, в РПЦ забеспокоились.
– Мне кажется, что когда художники выходят на улицы, уже редко кто замечает разницу между современным искусством и поделками в стиле ЖКХ-арт из крашеных покрышек...
– В сегодняшнем ЖКХ-арте используется один и тот же маниакальный шаблон, поэтому, на мой взгляд, ЖКХ-арт можно рассматривать только с позиций психоанализа. По этим объектам легко понять психологические особенности людей, которые их создают. Но если в ЖКХ-арт придет художник, то его творческая энергия вполне может трансформироваться во что-то интересное, а пространство двора – в творческую среду, где может происходить что-то необычное.
– Может, сейчас вообще такое время, когда всем не до искусства?
– Нет такого времени, когда искусство было бы лишним. Люди, теряющие искусство, теряют самих себя.
– До конца-то мы не потеряем. Ты же сам говорил, что некоторым и песня «Ландыши» – это искусство.
– К сожалению, у нас с искусством часто путают культурный продукт. У искусства есть следующие составляющие: игровая ситуация на основе смысла, моделирующая ситуация и новизна. Если новизна отсутствует – это уже культурный продукт. Массовое кино, массовая музыка, массовая живопись – они создают культурные продукты, потому что они не проводят будущего в настоящее, как искусство.
– Я имел в виду, что современное искусство космополитично по своей природе, а Россия в очередной раз ищет свой уникальный путь.
– Поиски уникального пути – это то, что нам транслируют рупоры ненависти. Нужно учиться на них не реагировать. Понятно, что полностью дистанцироваться от ситуации невозможно, они все равно влияют на среду, в которой мы существуем...
– Вот у тебя, например, есть близкие люди. Есть мама, супруга, дети. Они же не могут не реагировать, когда катится такая волна.
– Я очень благодарен своей маме, она реагирует на все происходящее спокойно. Она понимает, что это все вранье. Благодарен своей умной супруге, которая тоже все понимает. Мои родные не реагируют, к счастью, на звонки незнакомых людей, которые говорят, что я у следователя и меня посадят в тюрьму.
– На мой взгляд, ты достаточно много усилий прилагал, чтобы омичи узнали о существовании как такового современного искусства. Почти всегда ты шел против течения. А сегодня, как мне кажется, мы вплотную подошли к тому моменту, когда все сделанное тобой может попросту рухнуть. Не жалко всех этих усилий?
– Нет, мне не жаль. Я верю в то, во что верил один из главных теоретиков постмодернизма Йозеф БОЙС, что каждый человек – художник. Я сделал несколько хороших проектов с непрофессионалами, людьми, которые никогда не занимались искусством. Я убедился на своем опыте, что искусство – это потрясающий инструмент по выстраиванию коммуникаций между людьми. У меня осталась память о том, что было сделано, и эта память успокаивает мою совесть и не ставит меня в позицию виноватого. Я сделал все, что мог сделать. И пока я это делал, в Омске сложилось сообщество людей, которым небезразлично современное искусство. Немаловажно, кстати, что за это время вырос и мой личный профессионализм.
– И что ты с эти накопленным багажом будешь теперь делать?
– В Омске я с этим багажом не смогу сделать ничего. Именно поэтому я 15 июня уезжаю в Берлин. Я мог быть там уже полтора месяца, но мне хотелось сделать в Омске второй фестиваль.
– А не было ли такое кардинальное решение поспешным?
– Нет, не было поспешным. Я готовился к отъезду. Только получение двухлетней бизнес-визы заняло у меня 8 месяцев.
– То есть идеи у тебя по-прежнему есть?
– У меня масса идей, связанных с искусством и образованием, которые я очень хочу реализовать.
– Откроешь школу в Берлине?
– Я планирую и образовательный, и выставочный проект, и еще много чего, что по разным причинам не мог сделать не только в Омске, но и в России вообще. Я не хочу быть героем-одиночкой, который бегает по прериям и борется за справедливость. И не готов становиться Че Геварой. Мне все равно не дадут здесь работать. С тех пор как я попросил Следственный комитет РФ найти бога, вокруг меня стали происходить движения воздушных масс. Я увидел множество людей вокруг себя, которые готовы предать даже не ради сохранения своей шкурки, а превентивно. Я перестал уважать огромное количество людей и больше не хочу жить в такой атмосфере.
– Стесняюсь спросить, а какова будет дальнейшая судьба твоих начинаний? Что произойдет с музеем современного искусства и магистратурой по современному искусству в Омском государственном институте сервиса?
– В этом году первая группа магистрантов в ОГИС выпускается, а вторую группу нам набрать не удалось. Помещение бывшей библиотеки ОМО им. Баранова, которое нам выделял город под центр современного искусства, у нас уже забрали. Мы там провели первую выставку, а через два месяца, как мы туда въехали, департамент культуры передумал.
– Как-то ты говорил, что если Омск прекратит свое существование, то никто в мире этого даже не заметит. Несколько обидный вывод, ты согласен?
– А это так и есть. Чтобы кто-то заметил исчезновение Омска с карты России, город должен производить что-то значимое. Неважно что: финансы, эмоции, смыслы. А Омск давно не производит ничего. Омск даже не стал городом. Сельские жители, которые пополняют ряды омичей, не могут одномоментно стать горожанами. Для этого должно смениться несколько поколений. Как мне рассказывал высокопоставленный чиновник мэрии, почему ему не нравится в Европе. Мол, там даже порыбачить вволю нельзя, нужно билет купить, научиться рыбу с крючка снимать, чтобы ей не больно было. А у нас можно поехать куда угодно рыбы наловить, грибов нарвать.
– Тем не менее приезжают к нам разные эксперты и говорят, что омичи молодцы, в Омске накоплен большой креативный капитал...
– Это вопрос, который я бы отнес к теме управленческой манипуляции. Чтобы сподвигнуть коллектив на какое-то большое дело, мы должны сказать: «Вы большие специалисты и молодцы, и если вы подпрыгнете еще чуть повыше, то все будет вообще хорошо». Но к этим сообщениям о том, что омичи все могут, хорошо бы еще какие-то инвестиции добавить в инфраструктуру и архитектуру. Стариной Омск никого не привлечет. Старины у города нет. Значит нужно думать стратегически и делать что-то очень необычное и ультрасовременное. А как заниматься стратегией, если в России правила игры меняются просто стремительно? И вот мы опять уперлись в тупик.
– Ну а что, например, можно сделать с Любинским проспектом?
– Можно сделать водопад. Это единственное место в городе, где есть перепад высот, и если бы на уровне драмтеатра построили фонтан, а вода бы потом водопадом уходила вниз, в Омь, то зрелище было бы великолепное. Такой водопад мог бы стать фишкой города. И улица бы ожила. А зимой там мог бы быть городской каток.
– Для этого Любинский проспект, как минимум, нужно закрыть для автомобильного движения.
– Совершенно верно. К сожалению, никто об этом даже слушать не хочет. У всех сразу вытягиваются лица: а ездить где?
– Представляю, как обрадуются твоему отъезду эти люди, которые оставляли в комментариях «Вася, гоу хоум»...
– И пусть порадуются. Я люблю делать подарки. Могу даже предположить, что с моим отъездом у Омска закончатся все проблемы.
