Создатель фестиваля «Золотая маска» около недели незаметно провел в Омске
Эдуард БОЯКОВ — человек легенда. Именно он с партнерами осуществил первую в России негосударственную внешнеторговую сделку с нефтью. Деньги на нее выделял Михаил ХОДОРКОВСКИЙ, который после этого и заинтересовался нефтяными делами. Разбогатев, начал работать в международной компании, но все это бросил и стал заниматься театром: создал фестивали «Золотая маска» и «Новая драма». Возглавил театр «Практика», открывшийся 24-часовым театральным марафоном. На спектакли этого театра пытались добыть билеты Роман АБРАМОВИЧ и Петр АВЕН. Именно на подмостках подведомственной ему «Практики» был впервые поставлен «Кислород» Вырыпаева, ныне — программный спектакль «новой драмы». Был исполнительным продюссером скандальной оперы «Дети Розенталя» в Большом театре, первым в России ставил спектали по Владимиру СОРОКИНУ. Совместно с Политехническим музеем создал «Политтеатр», а паралллельно запустил проект «Человек.doc» о героях современности. Потом стал ректором Воронежской государственной академии искусств, где начал свою деятельность со свержения с фронтона статуи музы и вызвав тем самым шок так называемой культурной общественности. А в 2015 году снова резко изменил свою жизнь, став человеком православным и поддержав политику президента Владимира ПУТИНА, чем вызвал отторжение многих соратников по московской либеральной тусовке. В конце июля Эдуард Владиславович около недели тихо и незаметно повел в Омске у родственников жены. Нарушив свое уединение лишь посещением «кухонных посиделок» в редакции газеты «Коммерческие вести».
— Эдуард Владиславович, у вас в жизни было несколько крутых перемен, в частности, когда вы из успешных предпринимателей ушли в театр. Насколько я понимаю, именно с вас пошел нефтяной бизнес ХОДОРКОВСКОГО. Расскажите подробнее.
— Сказать, что с меня пошел нефтяной бизнес ХОДОРКОВСКОГО, это очень громко. Но мы с друзьями действительно придумали сделку, которая оказалась первой по экспорту сырой нефти негосударственной компанией в новой России. Это было начало 90-х. Нынешний президент Альфа-банка Петр АВЕН был министром внешнеэкономических связей страны, и гайдаровско-авенское правительство предпринимало ходы по легализации экономики, т. е. открывались возможности для внешнеэкономических операций. Мы работали в компании «Менатеп-Импекс». Четыре главных бенефициара «Менатепа» — ХОДОРКОВСКИЙ, НЕВЗЛИН, БРУДНО и ДУБОВ имели возможность получать кредиты, а они на рынке стали важнейшей ценностью. Бизнес был простой: банк получал государственные деньги от госбанка по одной ставке и выдавал кредиты по другой — в три, четыре, пять раз выше. Все реальные предприниматели зависели от денег. И вот из объявлений в газетах мы узнали, что Индия намерена возвращать свой долг. В советское время между важными с точки зрения политики и идеологии странами использовалась клиринговая валюта. Требовалась сложная схема, чтобы ее превратить сначала в товар, а потом в рубли или доллары, собственно, чем мы и занимались.
Я чувствовал себя абсолютным ковбоем. Ездил на нижегородскую ярмарку на аукцион, видел сибирских нефтяных генералов. Профессионалы, люди с огромным опытом, которые всю жизнь занимались добычей нефти и отдавали ее государству, и вот ситуация, когда они сами этой нефтью распоряжаются. Для них это было странно. И я им казался персонажем с другой планеты – молодой 30-летний человек с сережкой в ухе. Думаю, у них были подозрения, что за нами кто-то стоял, но на самом деле никого не было. Мы подготовили сделку с нуля и умудрились обойти любые криминальные структуры.
— А в чем была суть сделки?
— Предметом ее был экспорт 100 тысяч тонн сырой нефти в соответствии с соглашением Индии и России. На вырученные деньги нужно было закупить товары в Индии и реализовать в России. Это если просто, а были там еще и спотовые схемы, потому что мы обнаружили, что везти танкеры с нефтью с Черного моря смысла нет. Крупная западная компания выступила в качестве оператора, т. е. купила у нас нефть и реализовала в Персидском заливе. Я уже подробностей не помню, но это было действительно интересное время.
— 90-е годы, конечно, специфическое время, но все равно возникают сомнения: вам удалось получить право торговать нефтью с Индией без всякой официальной крыши?
— Так оно и было. Это самое начало трансформаций: государство издает закон и все – внешняя торговля открыта. Появляется огромное количество кооперативов, люди начинают торговать туалетной водой, спиртом Royal. Государству необходимо выполнять соглашение между Россией и Индией. Кто будет это делать? Чиновники, банкиры? Они не смогут это все спродюсировать, если выражаться современным языком. А мы с друзьями в газете «Коммерсант» читаем объявления об аукционе.
— А ХОДОРКОВСКИЙ как участвовал?
— Он давал деньги под серьезный процент. Мы смотрим, сколько стоит нефть на внутреннем рынке (тогда еще даже не было формулировки доллар за баррель, считали по-советски — за тонну). Тонна нефти в России — порядка 20 долларов за тонну, ее прокачка до порта, где танкеры ее могут взять, – 6-7 долларов. Плюс около 40 долларов таможенная пошлина. На мировом рынке ее стоимость порядка 100 долларов за тонну, т. е. при всех раскладах сделка выгодная. Идем в «Менатеп», берем банковскую гарантию. Денег в стране нет ни у кого вообще. Я приезжаю на нижегородскую ярмарку и с банковской гарантией «Менатепа» воспринимаюсь как какой-то мистер Твистер (у меня разве что сигары не было во рту). Имя «Менатеп» было уже громким, и мы выигрываем этот аукцион.
— Вы в малиновом пиджаке?
— Что-то типа этого. Возможно, не малиновый, но это было время смешного не только бизнеса, но и стиля. Случился огромный тектонический сдвиг, революция. Мы сейчас живем в капитализме, не осознавая до конца, какая революционная трансмиссия для этого должна была произойти. Сейчас, когда Ельцина критикуют за то, что он развалил страну, я обычно аккуратен в оценках, потому что все-таки люди получили свободу. И не только идеологическую, но и предпринимательскую. Этим надо дорожить. Фигура русского купца – исторически авторитетнейшая. Это человек, который отвечает за каждый свой жест, каждое слово. В тот момент, когда ударяли по рукам, – все. Контракт — мелочь, его оформит приказчик, главное — чтобы я договорился, согласовал цену. При этом нельзя обманывать, как это часто бывает на Востоке, где тоже договариваются. Этический момент предпринимательства очень важен для России.
— Вы и ваши товарищи заработали большие деньги. Обычно они ударяют в голову. Но в какой-то момент вы все отодвинули и ушли в театр. Друзья пальцем у виска не показывали?
— Было. Но творческая натура проявляется не только когда ставишь спектакль. Ты всю жизнь посвящаешь творчеству и должен относиться именно с этого ракурса ко всем событиям в своей жизни – к дизайну кабинета, выбору маршрута путешествия и т. д. Все должно воспитывать, оплодотворять творческую личность. Я же не был коммерсантом, который решил: ага, заработал денег, а теперь займусь театром. До бизнеса я работал в театре, был завлитом, писал диссертацию по Андрею Платонову, преподавал и был счастливейшим человеком. Не просто потому, что был молодым, а потому, что имел любимую работу.
И случился 1991 год. У меня нет ни поддержки, ни квартиры. На руках ребенок, жена. Зарплата преподавателя — 4-5 долларов. Это была не катастрофическая ситуация, а вызов, и я, оставаясь творческим человеком, просто бросился в омут бизнеса, который для меня оказался абсолютно не мутным. Ангел меня спасал или еще что-то. В это время в бизнесе было много людей из творческой сферы. Такие моменты истории требуют странных персонажей. Потом на их место приходят люди более уверенные в себе и начинается новый этап.
Так, кстати, и в искусстве. Я видел омские дома в стиле конструктивизма – абсолютно шедевральные: ДК им. Лобкова, кинотеатр «Октябрь», общежитие ветеринарного института. Они находятся в чудовищном состоянии, просто сердце кровью обливается. Их строили, когда революционная энергия была востребована. Она выплеснута в эти невероятные формы. А потом наступил момент, когда возник ордер, сталинская стилема, и уже с 1932-1933 годов все начало меняться и происходить более предсказуемо. В бизнесе было также: огромное количество олигархов – это люди с творческим прошлым.
— А что все-таки послужило толчком, чтобы все оставить?
— Понимание, что этот период закончился. Я сначала работал в русской компании, но ушел, буквально после первых денег и увлекся Индией. Встретил людей, у которых культура предпринимательства в поколениях. Они крутили миллиарды долларов, но при этом чувствовали ответственность не только за семью, но и за культуру, за те города, в которых жили. Это были индусы из Дели, Калькутты, Лондона, и каждый говорил о своей ойкумене, о своем социальном круге с удивительной теплотой. Я увидел предпринимателей – аристократов, и мне захотелось быть рядом с ними. И я года два работал на высокой позиции в сингапурской компании, отвечая за операции между Сингапуром, Лондоном, Индией и Москвой. И тем не менее я был и в России и к 1995 году у меня не осталось иллюзий по поводу так называемого ковбойского капитализма. Я увидел новую российскую реальность, разочаровался в русском бизнесе.
Провинциал, приезжая в Москву, ставит определенные задачи: чего он хочет — самолет, яхту или небоскреб своим именем назвать, как ТРАМП. У меня этого никогда не было. Естественно, я хотел иметь жилье. Ну вот есть у меня квартира в Москве. Следующий шаг какой? Захотеть еще одну квартиру, больше? Я не могу заставить себя это захотеть. Поэтому все мое приключение в бизнесе было исчерпано удовлетворением первых, самых примитивных потребностей, и я очень быстро вернулся в творчество. Да, мои друзья и индусы, кстати, были удивлены. Кто-то думал, что у меня неприятности личного плана, кто-то – что я заболел.
— Или бандиты наехали?
— Да. Но я с бандитами так и не встретился в своей коммерческой жизни, а, наоборот, познакомился с большим количеством удивительных людей. Я не могу объяснить это ничем, кроме как промыслом. Мне не пришлось нарушать закон. По-серьезному. Понятно, что тогда никто не платил налоги. Но никаких криминальных разборок, столкновений, киданий. Этого было много вокруг, но внутри моего бизнес-круга все-таки работали правила. Может быть, это связано с тем, что я родился в Дагестане…
Я был в самом начале процесса и не на уровне ХОДОРКОВСКОГО, а там, где всегда нужны креативные исполнители. Как только почувствовал, что есть опасность попадания в схемы, где не просто друг в друга стреляют, где другие правила, ушел. Это уже 1995-1996 годы. Я действительно встретил тогда достойнейших людей. Вся наша сегодняшняя информационно-технологическая безопасность — в большой степени следствие той самостоятельности, которая была у компьютерщиков – мужа и жены КАСПЕРСКИХ, ЗИМИНА. Они придумывали «Билайн», не покупали западные технологии, а создавали свои. Я именно им рассказал про то, что театр погибнет, если мы не придумаем фестиваль. И эти люди отозвались.
— В одних источниках говорится, что вы создатель «Золотой маски», а в других сказано, что Михаил Ульянов и его замы. Так все-таки кто?
— Я создатель фестиваля. «Золотая маска» — это награда и премия. Награда была придумана Ульяновым — вашим земляком, великим актером и в тот момент руководителем Союза театральных деятелей (СТД). Она была локальной, московской, представляла собой просто премию москвичам за их спектакли. Я пришел к Ульянову (был знаком с ним), мы обсудили несколько проектов. Тогда у нас и родилась идея фестиваля. Я сразу ухватился за нее, почувствовал не просто перспективу, а необходимость этого. Мы с Ульяновым шли к ЛУЖКОВУ (Минкульт нам тогда еще не помогал) и говорили: дай денег. Условием было, что мы найдем половину бюджета фестиваля у коммерсантов. А тогда в России в принципе не было спонсорства. Я его видел в Лондоне и Сингапуре. Мы объясняли, что российский театр надо спасти, что его традиции передаются из поколения в поколение, и если мы прервем эту ленточку, ее уже не свяжешь никогда. Все знают компанию «Аристон», тогда они только начинали, но уже претендовали на аристократичность стиля. И они увидели в нас потенциал: русский театр, абсолютно беспризорный, брошенный, никто ему не помогает, но, с другой стороны, имеющий по всей России инфраструктуру, ведь в Омске, Екатеринбурге, Томске, Барнауле, Хабаровске, Владивостоке есть здания, а у людей — привычка ходить в театры. Спонсорами были «Аристон», «Билайн», «СмитКляйн Бичем» (западная компания, занимающаяся лекарствами). Мне удалось собрать этот кворум, и мы провели первый фестиваль. Он оказался успешным, в фойе ко мне подошел Михаил ШВЫДКОЙ, он тогда был замминистра культуры, и сказал: «Давайте Минкульт тоже будет участвовать». Это был первый и последний раз, когда ШВЫДКОЙ сам предложил деньги, обычно у него все просили.
Мы сделали ассоциацию «Золотая маска», которая проводила фестиваль. Учредителем был Союз театральных деятелей и я, как частное лицо. Мы с Ульяновым вдвоем подписали все документы. Конечно, я бы никогда не сделал этот проект без Союза, но и Союз бы не сделал фестиваль без меня, если говорить без лишней скромности.
— Вы упомянули, что все дело в том, что вы из Дагестана…
— Для меня это не то место, где людей воруют, убивают. Это мужское достоинство, абсолютная честность. После армии я оказался в России, сижу у друга, его мама заходит – я встаю, меня спрашивают: ты чего? А я не представляю, что можно сидеть в присутствии старшего человека. Все эта семейная матрица – для меня ничего нет важнее. И фестиваль «Традиция», который мы придумали с Захаром ПРИЛЕПИНЫМ, — оттуда. А то, что началось в Дагестане после перестройки, доводило людей до самоубийства. Прочтите роман «Чертово колесо» – это трэш, БАЛАБАНОВ по сравнению с этим — мягкая литература. Горы кокаина, героина — это все было, все правда. Мои одноклассники рассказывают, как в аулы к их родственникам приходили люди и давали по тысяче долларов каждому члену семьи, из которой человек перейдет в ваххабиты. А ведь на Кавказе мусульманство суннитского толка, где большую роль имеет социальная солидарность. Когда я жил в Восточной Африке, там у мусульман наблюдал такую же невероятную заботу друг о друге. Им не нужно строить пандусы, достаточно позвонить младшему племяннику и сказать: быстро отвези дедушку туда-то. И дело ведь не только в удобстве дедушки, но и в том, что это воспитывает ребенка.
— Как вы попали в Африку?
— Путешествовал, работал. После «Золотой маски» и до того, как придумал театр «Практика», был момент, когда возникло желание все переосмыслить. Мы там чуть фестиваль не запустили. И когда я уже был почти готов не возвращаться, мне предложили театр «Практика». Что в Африке, что в Дагестане мусульманский социальный уклад у меня вызывает невероятное уважение и зависть, белую, но все-таки зависть, потому что для меня очевидно, что мы, русские, совершенно утратили эту культуру.
— После того как вы перестали быть директором «Золотой маски», бываете на фестивале?
— Редко. Я не то чтобы конфликтно расстался. Директора Марию РЕВЯКИНУ я пригласил из Новосибирска, она полтора года проработала моим замом, но я ей сразу сказал, что уйду и беру ее на позицию директора. Все было открыто с моей стороны. Если говорить о театрах, я уникален, потому что, наверное, единственный в современной России театральный худрук, который ушел из театра не вперед ногами. Я люблю оставлять проекты в состоянии расцвета. Никто не скажет, что театр «Практика» я передал ВЫРЫПАЕВУ в плохом состоянии, до сих пор слышу от ГЕРГИЕВА сожаления, что я ушел из «Золотой маски». Но я ушел потому, что нельзя превращать свою жизнь в рутину. Если бы остался, то оказался заложником мною же придуманного формата.
— Ваш образ, который создают публикации в Интернете, совпадает с реальным?
— Не знаю. Я в зеркало-то смотрю не каждый день, а уж чтобы тратить время и силы на отслеживание… Я учился на журфаке, знаю, по каким принципам строится информационная матрица. Поэтому следить, что какой-то обиженный режиссер написал… На это тратить энергию не стоит.
— Эдуард Владиславович, а вы в Омск приехали с какой миссией?
— Это, прежде всего, личный визит. У меня жена окончила здесь Институт сервиса, я не первый раз в Омске. Когда делал предложение, естественно, приезжал к ее родителям.
— Насколько хорошо вы знаете провинцию? По-вашему, стоит отсюда бежать?
— «Золотая маска» дала мне возможность узнать страну так, как мало кто. Я 25 лет прожил в Москве, и это, наверное, единственный город, которому мне сложновато признаваться в любви. Я говорю, что из Москвы, но сразу начинаю оправдываться, что учился в Воронеже, родился в Дагестане и вообще…(смеется). Есть у меня такой комплекс.
Провинцию спасать надо. Бежать нельзя. От себя не убежишь. Провинция – это и есть Россия. Москва – это европейский город с европейскими тротуарами, велосипедными дорожками, европейскими хипстерскими кафе и, к сожалению, уже с европейской молодежью, потерявшей связь с землей. У нас с женой, которая, кстати, родилась и выросла в Омске, дом в Переславле. Мы с друзьями хотим построить что-то вроде коммуны. Это гены. Если бы 20 лет назад мне сказали, что я буду на земле жить и думать о редиске, я долго бы смеялся. Сейчас я ловлю себя на мысли, что запоминаю сорта смородины… Здесь нет никакой крестьянской пасторальности. Россия – это просторы, пейзаж, города, а в них, включая Омск, много чего ужасного случилось – разрушение семьи, уклада. Это следствие модели трудовых десантов: закончил институт, и тебя послали в Омск. Можешь жену с ребенком с собой взять, но ты же сестру, тетю не берешь, а значит, тебя отрезают…
— Не все так любят семейственность…
— Здесь я категоричен: если человек не любит семью, свой род, он не любит Родину. За 80 лет наш уклад разрушен не полностью, но очень сильно. Но говорить, что это свобода, нельзя. Мы живем в мире, где однополые браки — абсолютная реальность. Большинство европейцев именно так относятся к этому. Вы видели последнюю рекламу «мерседеса», где два паренька целуются, а потом за руку выходят из машины на фоне прекрасного пейзажа?
— Надеюсь, нам в Омске далеко до этого.
— Не надо зарекаться. В чем-то я очень категоричен. Вот вы сказали, что я часто что-то менял, это внешняя канва, я служил и продолжаю служить тому, чему служу.
— Для вас жизнь – это служение?
— Абсолютно.
— Вы вращаетесь в светском обществе, где та же Ксения Анатольевна, и вдруг возникает Захар ПРИЛЕПИН с Донбассом. Как это сочетается?
— Уже когда я придумывал фестиваль «Золотая маска», был абсолютной белой вороной и изгоем в этой чиновничьей, скучной среде.
— Гламурной?
— Тогда это не был гламур, это была советская творческая бюрократия. Эти все народные артисты из Оренбургов! Потом я создал театр «Практика», в который АБРАМОВИЧ, АВЕН, ФРИДМАН и МАМУТ часто не могли попасть. Мне звонил АВЕН и говорил, что это единственный театр, куда он не может достать билет. У меня постоянно брали интервью, я был на обложках гламурных журналов. Помню, мама чуть сознание не потеряла, когда увидела «рейтинг женихов Москвы», где я был где-то между Михаилом ПРОХОРОВЫМ и Ильей КОВАЛЬЧУКОМ. Тем не менее прочитайте мои интервью – не то, что говорят обо мне Ксения Анатольевна или ПОЛОЗКОВА, и вы увидите, я изменился, но в своем служении, верности русской культуре, театру я честно прожил. Они кричат: «Как БОЯКОВ переобулся? Он же еще вчера делал театр, в который АБРАМОВИЧ ходил!» Ребята, посмотрите мои спектакли! Первый в театре «Практика» назывался «Папа, я непременно должна сказать тебе это». Он представлял собой монолог румынско-молдавской девушки, которая оказалась в Евросоюзе и не может его принять. Второй спектакль — «Пьеса про деньги», про брата и сестру: у сестры любовник из Кремля, суррогатное материнство. Тогда об этом еще не говорили. В спектакле ясно видно, как я к этому отношусь — абсолютно осуждающе. Это 2006 год. Если какая-то моська кричит, что я вдруг стал патриотом, стал антизападником, ну, ребята… Да, до 1999 года я был абсолютным западником, верил в либеральные ценности, в бизнес, в способность рынка самонастроиться. 1999-2000 годы – бомбардировка Белграда, вторая чеченская кампания — мои убеждения трансформируются. Я не был православным человеком, это главное, что со мной произошло. Я искал Бога, веру. У нашего поколения иконок не было, поэтому сейчас, когда мой сын крестится в церкви, для меня важно сохранить эту преемственность.
— В одном из интервью вы упомянули, что после присоединения Крыма стали поддерживать внешнюю политику президента. А как вы относитесь к внутренней политике?
— Главная проблема – отсутствие понимания важности культурной политики. Идеал ПУТИНА – это социальное государство: материнский капитал, бесплатное жилье многодетным, безбарьерная среда… Процесс оздоровления происходит: количество взяток, откатов, которое было в 90-х годах, сейчас намного меньше, уровень коррупции снижается. Чтобы убедиться, достаточно выехать за любой большой город и увидеть количество коттеджей, которые понастроили наши современники, посмотреть статистику продаж автомобилей — мы крупнейший в Европе рынок. Это не АБРАМОВИЧ покупает автомобили, а мы с вами. Непонимание того, что произошло, меня иногда даже бесит: люди, которые стояли 15 лет в очереди за автомобилем «Жигули», у которых стоматолог долбил зубы долотом, сейчас, владея автомобилем Audi и имея загородный участок с мангальчиком, все ругают. Это какая-то русская глупость!
Образ социального государства у ПУТИНА превалирует. Я считаю это опасным. Не отрицая тех векторов, проблем, которые есть, надо понять, что ресурс у нас как у нации только один – это культура. Это не потому, что я занимаюсь театром, а потому что если мы не начнем серьезнейшей работы в этом направлении, то развалимся как Украина. От нас ничего не останется. Это геополитика, война с Россией как с цивилизацией. И делают это не какие-то конспирологи, а естественные законы рынка. Если эстонцы могут довольствоваться тем, чем довольствуются, мы не сможем.
— У них есть культура.
— Нет в Эстонии культуры с большой буквы, потому что если эстонский профессор хочет прочитать книгу Барта или Робертса, он купит ее на русском, английском или немецком. ПУТИН прошел огромный путь, я это вижу как режиссер по жестам – очень сильно наш президент отличается от человека, который 18 лет назад пришел к власти, но он по-прежнему не понимает важности символического поля, своеобычного пространства. Цивилизация должна быть упакована в символическое поле. Если бы мы с вами сидели в офисе лондонской газеты или в Манчестере, я бы указал на десяток предметов, которые являются английскими, – чай, дизайн стула, картины. И все это очень сильно влияло бы на наш разговор, создавало климат. Теперь скажите, что в этом здании имеет отношение к России?
— Люди.
— И все. Власть нынешняя не понимает, не дает команды, а то, что это должно идти сверху, очевидно.
— Здесь есть опасность насаждения православной культуры, появления активистов…
— Этих активистов наши враги и подбрасывают. А то, что в год столетия Великой Октябрьской революции у нас нет ничего, кроме фильма «Матильда», это как?
— Вы его видели? Режиссер достаточно хороший.
— Это по-вашему, по-моему — не очень. Сценарий сам за себя говорит. Я не читал, но описан он четко.
— Ну вот, не читали сценарий, не видели фильм, а говорите…
— Перестаньте, я современный медийный человек, получаю информацию точно так же, как вы. Не будем переигрывать. Мы знаем фабулу фильма, знаем, что на роль Николая приглашен порноактер. Вы хотите меня взять за шкирку и заставить смотреть этот фильм? Это ужас и позор для русской культуры. Где культурная политика, о чем думали в Екатеринбурге, городе, где все произошло? Это канонизированная семья.
— Мы помним время, когда нельзя было ни выехать за границу, ни посмотреть фильмы, которые хочешь. Поэтому тенденция «закрывать» (тот же «Тангейзер») настораживает.
— Меня пугают не рестрикционные меры, я хорошо знаю, что ничего не закроют, потому что эта мафия настолько сильна, что МЕДИНСКОМУ не справиться с ней. Либеральные силы в искусстве невероятно сильны. Я абсолютное меньшинство. Я волнуюсь не за закрытие, а за то, что делания не происходит. Процессы в культуре не моментальные: сегодня ты назначил кого-то ректором, а результат — через семь лет. Сейчас перед российской властью стоит задача запустить процессы, связанные с развитием искусства, причем не в западном либеральном изводе. Посмотрите, что происходит с Каннами. Там же ни одного нормального человека, ни одного сюжета. Только девиации, искривления, несчастные люди, больные раком, лесбиянки. Западное искусство не предлагает другого.
Ранее интервью можно было прочитать только в бумажной версии газеты "Коммерческие вести" от 2 августа 2017 года
